Хрящиков напомнил ему о дедовщине, коррупции в генеральской среде и жертвах в войну по вине маршала Жукова, за которого поднимал многословный тост военный спец. Потом Хрящиков добавил еще водки и пару нелестных фактов о цене Победы. Военный обиду не проглотил – он знал, что Победа цены не имеет. Он опрокинул в себя наркомовский стакан, то есть полный фужер для запивки, и без аргументов о роли армии в жизни страны просто ударил Хрящикова табуреткой.

Метил офицер в голову, но Хрящиков инстинктивно закрыл свой рабочий орган рукой, и поэтому ему сломали только руку, голова осталась цела – она была нужна, чтобы закончить концепцию-легенду новой водки, которую нужно было сдать в понедельник кровь из носу.

Кровь из носа ему пустил тот же военный. Его держали за руки, но он ногой достал упавшего после встречи с табуреткой Хрящикова – активного агента НАТО и пятой колонны, по твердому мнению армейца.

Военкома проводили до машины. Хотя по-хорошему он все испортил, Динар смотрел умоляюще и просил не трогать его, пожалеть сына. Отпустили суку, пусть живет.

Вечер набирал обороты и уже не казался томным.

После нервного потрясения выпили еще. Ждали футбола. Весь народ жил в предвкушении победы. Уже две недели страна вставала с колен – в далекой Швейцарии русские богатыри под руководством голландского варяга валили врагов на футбольном поле европейского чемпионата. Радовались все. Даже сын Петровича, студент со свастикой на плече, тоже пришел поболеть за русских.

Петрович шепнул, чтобы он надел футболку с длинным рукавом, а то перед Левой неудобно, все-таки давний сосед и сидит за столом.

Лева видел сына Петровича на станции с этой красотой и сказал на правах старшего товарища:

– Что же ты, сука, родителей позоришь? Ты разве не понимаешь, что это значит?

– Да не парьтесь, дядя Лева, это арийский символ, – ответил с ангельской улыбкой студент и поехал в университет сдавать зачет по римскому праву.

До футбола еще было время, но экран включили. Шла программа «Время», существующая в желаемом времени новых часовщиков из Спасской башни. Казалось, что время остановилось. Если бы не сочный цвет картинки чужого телевизора и рекламные ролики, можно было бы вернуться в прошлое, слушая текст и глядя на постные, застегнутые рожи ведущих, которые смотрели вдаль мимо зрителей. Куда обращен был их взгляд, знали все – телесуфлер из Кремля подсказывал им слова и давал сигналы.

Лениво стали смотреть.

Первая новость была о Грузии – кто-то там кого-то не хотел. Разбираться, что там у нерусских, никому неохота, но Петрович назидательно спросил у Тамаза:

– Что там твои борзеют?

Тамаз – московский грузин – попытался в очередной раз объяснить, что и как, кто свои, кто чужие, но слушать его никто не стал, только Петрович сказал строго:

– Знаешь, надоели вы! Сталина на вас нет. Ну чего вы в залупу лезете, куда прете? Американцы – засранцы, вы в зоне нашего влияния, мы не позволим, чтобы американский сапог топтал холмы Грузии.

Тамазу стало не по себе, он и так устал от этих разговоров и родственников, бежавших из Сухуми. Он устал от геополитической риторики Петровича и послал того на хуй. Петрович, как старший брат, великодушно засмеялся и не обиделся.

Вторая новость, с Ближнего Востока, напрягла только Леву – у него там были родственники, и он всегда напрягался, когда говорили о терактах.

Петрович сказал, глядя на Динара:

– А твои-то Левиных тоже кусают слегка.

Татарин не понимал, почему палестинцы «его», он дружил с Левой на даче уже тридцать лет и не мог взять в толк, о чем говорит Петрович.