– Чин дает определенные привилегии.

– Вот то-то, дружище, и оно.

Некоторое время мы пили молча. Макканн снова окинул взором штабеля бухла.

– Все это очень здорово, но мне чего-то хочется пинту родного, крепкого. Сходим в «Грифон»?

– Пошли, самое время перекусить.

«Грифон» – это наша основная местная забегаловка: приличная, с дешевой едой, не испорченная наплывом клиентов, но достаточно оживленная. Я так никогда и не отряхнул со своих ног впитанные в детстве вкусы и упорно предпочитаю пироги, бобы и чипсы в «Грифоне» пятизвездному бифштексу au poivre[11] со сладким укропом, спаржей, courgettes[12] и молодой картошкой в «Олбани»… не говоря уж о том, что для «Олбани» пришлось бы переодеваться. А пожалуй что и в душ сходить. Мы изготовились к выходу в свет. Я собрал пустые бутылки и по пути к двери закинул их в ковш русского бульдозера. Прежде чем куда-то там идти, мне нужно было разжиться наличными.

– А на хрена ему все это хозяйство? – вопросил Макканн, указывая своей многоцелевой башкой на коммунистическую технику.

Я распахнул маленькую дверку, прорезанную в одной из огромных – как на складе, в них без труда прошел бы двухэтажный автобус – дверей главного входа и оттащил Макканна от польского самосвала (полного пустых водочных бутылок).

– Это не его, – соврал я. – Это строители оставили.

– Ну да, конечно, – отозвался Макканн уже снаружи, застегивая куртку и с ненавистью глядя через улицу на сверкающий (тонированное зеркальное покрытие) фасад конторы «Бритойл».

Когда я покупал церковь, здесь была попросту дыра, а в начале этого года на месте былой дыры вознесся административный комплекс. В аккурат к падению мировых цен на нефть и объявлению о сокращении штатов. Я остановился рядом с Макканном, глядя на искаженное отражение церкви в зеркальных ступенчатых стенах.

– Кошмар и убожество, – констатировал Макканн. – Дыра и та была лучше.

– Ты дряхлый, ублюдочный реакционер, – сказал я, сбегая по ступенькам паперти на улицу.

– Реакционер? Я? А ты папист недорезанный! – Он догнал меня и пошел рядом. – Это не мы реакционеры, не такие вроде меня, ведь что же тут реакционного в том, чтобы пытаться сохранить историческое наследие, пусть и такое, как простая дырка в земле; реакционеры – это все эти долбаные предприниматели и акционеры, пытающиеся подлатать капиталистическую систему, повернуть вспять неумолимую поступь истории, и какими бы красивыми словами ни пытались они…

Макканн долдонил про прогресс и регресс, акционеров и реакционеров, капитализм и коммунизм всю дорогу до банка, где я ссудил ему десятку.

А всю дорогу назад, к «Грифону», я думал о теледепеше Рика Тамбера, пытаясь угадать, о чем же это он желает побеседовать, а еще больше – тревожась, по какой это причине он сформулировал свою мысль таким образом – таким, как сформулировал.

Ведь к этому привыкаешь – к тому, как люди формулируют свои мысли, как они используют слова, привыкаешь и начинаешь понимать, на чем сделан акцент. Стараясь припомнить Рикову более-менее среднеатлантическую манеру выражаться, я не мог отделаться от ощущения, что, если Рик пишет «это будут хорошие известия», он, вероятно, имеет в виду, что «это будут хорошие известия», в отличие от каких-то других, нехороших. А может, это просто мания преследования, обычное для меня дело.

Могло ли случиться нечто такое, о чем я все еще не знаю? Да запросто; я по возможности избегаю газет, телевизора и радио. А что касаемо моих Информационных Загулов, они случаются не так уж часто – раз в два месяца или около того.