В школе я никогда не бунтую против старших. Возможно, только раз, и то зря, когда учительница русского и литературы, дежурящая на проверке сменки (чем только не занимаются учителя), не пускает меня без нее. У меня плохое настроение, я чувствую в очередной раз несправедливость, в первую очередь социальную. Время романтики прошло. Я несусь по времени телом и ступнями, а не просто расту, все время хочу есть и желаю обладать шмотками, игрушками, гаджетами того времени. И у меня ничего этого нет, может быть только какая-то еда. В моей семье по разным причинам тогда плохо с деньгами. И мы – одни из самых небогатых среди бедных. У меня так быстро растет нога, что сменки нет. Я что-то грубо отвечаю учительнице и оббегаю ее, но называю ей свой класс и фамилию, потому что она спрашивает. Меня вызывает компактный бородатый завуч, отчитывает меня, все время повторяя, что я никто, козявка, по сравнению со взрослым заслуженным учителем. Я молчу, но согласна, тогда и сейчас, что плохо себя повела по отношению к немолодой женщине, на которую навесили привратничество. Много лет спустя я узнаю, что та учительница – выжившая в блокаду, и понимаю особый размах его ненависти. Что такое блокада на самом деле, не из фасадной советской памяти, я понимаю только на занятиях Полины Барсковой в нашей литературной школе.

Спустя несколько лет после того случая со сменкой в старших классах звучит звонок на перемену с урока того компактного завуча. Я встаю. Завуч говорит, что он не разрешал вставать, и называет меня небоскребом. Я молчу. Вокруг смеются. Я самая высокая в классе с первых лет школы, и я среди нескольких самых высоких людей школы в последние годы. Мой одноклассник с улицы Холодова потом еще какое-то время обзывает меня небоскребом; когда я пытаюсь защищаться, он говорит, что раз этому завучу можно, значит, можно и ему. Почему-то не спорю дальше, не говорю, что это глупость, которую повторять унизительно даже за навязанным взрослым. Я перестала обращать внимание на авторитеты только после тридцати, когда стала преподавать сама.

Дима возвращается из армии и идет доучиваться в свой сложный институт. Путешествует на электричке туда и обратно в свой город. Где-то в родном лесу, куда он с детства ходит кататься на лыжах, Дима встречает лисят Мика и Шума и начинает записывать их истории. Они гиннессисты, в моде тогда Книга рекордов Гиннесса, капиталистический аналог стахановского движения, воплощение утопической советской продуктивности, только для Гиннесса можно не работать, а делать что хочешь, хоть собирать грибы на вес или есть пирожные на скорость. Лисята все время стремятся поставить рекорды. Одна из их историй, записанных Димой, называется «Военная тайна». Это Война держит путы. Она ждет. Возможно, возвращаясь в темноте в электричке, на асфальтированной дороге, между станцией Весенняя и Симферопольским шоссе, Дима начинает чуть спотыкаться, или, просыпаясь рано утром, лежа в постели, он чувствует, что не может пошевелить одной ногой или обеими, это путы Войны.

Дима очень талантливый студент и инженер. На четвертом курсе он сам создает высокоточный цифровой термометр. Он оканчивает институт на отлично. Приходит работать инженером-конструктором на родное оборонное предприятие своих родителей. Надевает белый халат, будто он доктор. Он заходит с Войной у себя за спиной через проходную. Война внутри тоже есть, но она не особо счастливая тут. На предприятиях она с каждым днем тает. Государство перестанет заказывать оружие у людей города. Работы на войну становится совсем мало. Все меньше и меньше людей пересекает проходную. Дима снимает халат через несколько месяцев, никакой он не доктор и даже не инженер, хоть и может собрать компьютер.