Дима приходит на местное радио. Там работает бывшая коллега его родителей. Она гораздо раньше сняла белый инженерский халат. Дима хочет устроиться звукорежиссером. Но главная редакторка радио, поговорив с ним, предлагает ему: стань корреспондентом. Она скажет тридцать лет спустя, что радио это будто и существовало только для того, чтобы Дима превратился в журналиста (хотя он бы им все равно сделался). Дима бегает по городу, записывает репортажи на социальные темы. Он такой молодой, худой, светлый и доброглазый, что люди легко ему открываются. Дима делает репортаж о прорыве канализации, которая затопила дачи. Он злится на несправедливость, коммунальщики ничего не делают, люди страдают, а Дима уже приземленный ангел, и его голос по местному радио молвит: «Дерьмо на улицах». Дерьмо – не сказочное слово, оно из жизни. Так прямо постсоветская пресса в маленьких городах еще не говорит, Дима всех удивляет. Он берет интервью у барыни, которая как дулевская игрушка в Загорском музее: руки в боки, позолоченная и возглавляет все гастрономы его города, она потом жалуется главной редакторке радио, что та послала к ней пацана в штанах с вытянутыми коленками. Диме все равно, как он одет.

Диме скучновато писать-записывать про социалку мелкого, даже родного, города. Войне тоже скучно, она дергает его за путы. Его судьба теперь связана с ней навсегда. Она видит его всегда. Он откликается на объявление в популярной тогда московской газете «Московский комсомолец». Жители подразваленного царства читают ее от сих до сих. Газете верят, Диме, который ничего кроме правды не хочет, как раз туда и надо. Он приносит свое маленькое журналистское резюме и истории из жизни Мика и Шума. Его берут, правда правят-правят-правят его первые статьи. Скоро Дима отправляется корреспондентом на настоящую войну. Разрешается работать и проводить съемки в зоне боевого действия. Война наконец заглатывает его.

В детстве я мало что понимаю. Ощущаю реальность вокруг по касательной. Но дело Холодова я замечаю. Знаю про названные улицу и школу, вижу заставку в телевизоре с иконой-портретом, красный угол в вестибюле школы, мемориальную доску, присутствую на концертах памяти. До меня доходит, что журналистика – это очень важная и уважаемая профессия. В каком-то срединном классе, кажется тогда идет Вторая чеченская, я пишу сочинение про свои мечты. Там я загадываю, чтобы прекратились убийства журналистов. Мои родители читают текст и строго мне говорят, что вообще-то, кроме репортеров, в стране погибает огромное количество других обычных людей. Я, как всегда, не нахожусь что ответить. Ведь в своих детстве и подростковости я совсем не артикулирована. Не знаю, как объяснить про эту вот важность добычи правды.

Мой физмат-класс прижимает меня своим давлением так, что я с трудом могу дышать. Я не люблю людей, а точнее, боюсь их, они мне неинтересны, но я нащупываю своим пониманием журналистику как что-то заманчивое, перспективное, не физматематическое. Как нечто, за что тебя может полюбить сразу огромное количество людей, за что тебя начнут читать, слушать и слышать, за что твоим именем назовут улицу и школу. Я решаю стать журналисткой.

Я пытаюсь покинуть школу номер 5 после девятого класса. Но не из-за травли. Не из-за того, что у меня тяжелейшая недиагностированная и никому не интересная подростковая депрессия, из-за которой я сразу падаю спать, как только прихожу из школы. «Если б нас теперь пустили в поле, / Мы в траву попадали бы – спать»