– Ты оторвала дверцы, Кая?

– Да. Я не люблю закрытые двери.

– Закрытые мне тоже не нравятся. Ты знаешь, кто запирает тебя в этой комнате?

– Нет. Но знаю, что не должна оттуда выходить, – голосом непосредственного ребенка отвечает Кая.

– Почему ты не должна выходить?

– Когда в доме гости, нужно сидеть тихо и не совать свой любопытный нос куда не следует.

– Кто тебе это сказал? – мягко спрашиваю я.

– Не помню, – расстраивается Кая. – А почему тебе не нравятся закрытые двери?

– Потому что мне кажется, что за ними прячется зло, но, если дверь открыта, страх исчезает.

– Не всегда, – зашуршав простынями, тихо вздыхает пчелка. – Иногда он становится сильнее. Если дверь открыта, то зло может войти.

– Кая, ты когда-нибудь видела зло?

– Да-а-а, – доверительным шепотом делится она.

– Расскажешь мне, как оно выглядит?

– У зла лицо ангела.

– Лицо ангела? Поясни. Я не понимаю, Кая.

– Я не люблю ангелов. Они очень красивые, но плохие и обижают маму, – испуганно всхлипывает девушка, с головой прячась под одеяло.

– Не бойся, Кая, здесь нет ангелов.

– Правда?

– Да, ни одного. Клянусь, что говорю правду.

– Я верю тебе. Ты добрый и совсем на них не похож. – После этой фразы я сосредотачиваюсь, внимательно вслушиваясь в каждый звук и интонацию.

– На кого? – Голос на записи звучит спокойно и буднично. Это промежуточный вопрос, незначительный на первый взгляд.

– На ангелов, глупый. На кого же еще. – Резко сдернув одеяло, Кая садится и начинает по-детски хихикать. – Ангелы же не носят штаны, а у тебя они есть.

– Откуда ты знаешь, что у меня есть штаны? Ты же меня не видишь.

– Неправда, я тебя вижу, – обиженно возражает Кая.

– Хорошо. Я тебе тоже верю. Расскажи мне еще об ангелах.

– Не хочу. Иначе они догадаются, что я за ними подсматриваю.

– И часто ты подсматриваешь за ангелами без штанов?

Кая заливисто смеется, бросая в темноту подушку.

– Платья ангелы тоже не носят. Они мешают им летать по саду, словно бабочки. – Раскинув руки, Кая начинает размахивать ими, как крыльями, а потом резко замолкает и ныряет под одеяло.

– Что случилось? Почему ты испугалась?

– Ты разве не помнишь? – удивленно спрашивает Кая.

– Не помню – что? – В моем голосе на записи звучит недоумение. Высунув голову, Кая подносит указательный палец к губам:

– Ш-ш-ш, никто не должен нас увидеть».

На этом запись обрывается. Как ни пытался я ее разговорить, в ту ночь Каталея не произнесла больше ни слова. На самом деле она сказала даже больше, чем требовалось, но в тот момент я неверно трактовал услышанное, неправильно расставил акценты, решив, что откровения пчелки являются проекцией скрытых страхов, вымыслом детского воображения.

Однако главный парадокс состоит в том, что мое подсознание не исключение из правил, и оно тоже способно ставить подножки, обманывать и сбивать с верного пути. Теперь же картинка складывается совершенно иначе, подтверждая то, что я понял гораздо раньше, но упорно отрицал, надеясь на другое объяснение. Отрешенно уставившись на экран, я сглатываю скопившуюся во рту горечь и до скрипа в костяшках сжимаю кулак.

«Улей» и правда нельзя покинуть, глупая пчелка.

Никому еще не удалось.

Даже тебе.

Из спасительных объятий сна ее вырывает назойливое ощущение пристального изучающего взгляда, словно высверливающего отверстие у нее во лбу. Неприятное чувство, почти болезненное. Хочется спрятаться, отвернуться, но мышцы шеи отказываются подчиняться, веки кажутся тяжелыми, в ушах звенит монотонный гул, в голове рой разрозненных мыслей и отголоски чудовищного сна.

Или это был вовсе не сон?