Скучать пришлось по Лене и по Сене,
По коктебельским холмам золотым,
По маме тоже… Новые явленья
Являлись нам под градусом иным.
То вспомнишь БАМ – в сабвее против бама,
А то – бичи на Брайтон-Бич упрямо
Знай, лезут в голову, меж негром и жидом.
Простых попоек с добрыми друзьями…
На пятый год остались нам – лишь снами.
Шестой восшествовал стахановскнм трудом.
6
Шестой восшествовал стахановским трудом.
То – за рулем, угрюмо сдвинув очи,
С отбойным молотом – едри его в кондом!
То – с трубкой в ухо за столом рабочим.
Я потом пробовал, и катом, и мытьем, –
В кармане рупь зеленый спать не хочет,
Я матом пробовал, так он меня – рублем!
И джин глушить не стало больше мочи.
Осталось главное – тот рай, что в шалаше…
Кошерный кот орет как оглашен,
Нерезаный, как голубой Есенин;
Спешат по трассам выблестки машин,
Шесть лет – шести цилиндров пережим.
Седьмой случился в день такой осенний…
7
Седьмой случился в день такой осенний…
В год Лошадей, Некованых Кобыл;
Лишь календарь отметил надпостельный
Долги, долги… Те помню… Те забыл.
Конец недели – значит Воскресенье;
Спи – не проспи, чтоб ужин не простыл.
Покройся плесенью натуре во спасенье.
Как камамбер – вот каламбурный сыр.
Домашнего бы съесть «наполеона»,
«Тройного» нет вкусней одеколона,
Блокаднику – в охотку суп с котом.
Под Рождество – гадать одна забота,
Семь лет прожить – не в поле мять кого-то.
Восьмой… А впрочем, про восьмой потом.
8
Восьмой… А впрочем, про восьмой потом.
Куда б махнуть в часы его досуга?
В каньон, на Запад, в карту ткнув перстом?
На Север, к Лондону? Или – туда, где вьюга.
Восток. Манит. Распяленным крестом.
Магнитом заколдованного круга,
Железным пестиком и Каменным мостом,
И дрекольем, чтобы идти на друга;
И стужей лютою, чтоб продрало до дыр
Короткого дыхания пунктир,
В Земле, куда – не суйся Датский Гений!
А жаль ее за глупость и за блуд.
Нам с ней делить с тоской, как рабский труд –
Девятый вал невиданных волнений.
9
Девятый вал невиданных волнений
Перевернет, как карточный марьяж,
Всю стройность прежних Божьих построений
Во имя новых Божьих. Где был пляж,
Леса взрастут, свои раскинув сени,
А где был дом, гора и город аж –
Волна неспешная сокроет, как мираж,
Под слой кораллов и морских растений.
Лишь, может, где-то детский башмачок
Случайно выбросит с приливом на песок;
Да ржавый рупь, на коем стертый Ленин,
Иль стертый Кеннеди, или китайский бог…
Мечтатель будущий их подберет в залог
Десятикратно внятных упоений.
10
Десятикратно внятных упоений…
Познав страданье, осознать вину
Своих отцов и дольних поколений,
Их сотни вин сведя в свою одну.
Десятикратно внятных упоений
Вкусить порой, как горькую слюну
Давно умерших, грешных исступлений
Смешную и кровавую войну,
И хмель бахвальств и унижений язвы;
Отцов давно прощенные маразмы
– Их жен наследовать и свадебных колец.
До старости – за них считать обиды,
А там глядишь – к тебе ж ползет, как гнида,
Прекрасный и губительный гонец.
11
Прекрасный и губительный гонец.
Как Aзраил, в пыли и пене конской,
Терзающий неопытных сердец
В ночи – наречьем средневавилонским.
А день придет – трудолюбивый жнец,
Сменив доспех на серые поноски,
Пойдет косить… Он вам и жнец и швец
И на трубе игрец. Иерихонской.
До полу-дня, не покладая рук –
Снопами он завалит целый луг,
А там – обед, и платье голубое…
Наш Азраил, он знал и боль и глад,
Да вот теперь – свой выстроил уклад,
Из дюжины измен и мордобоев.
12
Из дюжины измен и мордобоев…
Скучна мне эта жизни ипостась.
А хвост прижмет – забудешь все святое,
Заверещишь, как на крючке карась.
Пороков рыло вылезет рябое,
Что усомнится самый Ночи Князь,
Опустит руки паинькой Рембо и