Вместе с “Же” стоит в депе,
Ибо мост, один из двух,
Положительно, припух
И лежит он на смех курам
Как обломок арматуры
От прорабских катастроф
– Лишь жильем для комаров.
Желтый кружится паром,
На Делэнси – как на слом;
Кучи хлама, и газеты
Носит жаркий ветер лета.
В Даун-тауне – бизнес в дауне,
В Даун-тауне – сплин и сон,
Ходят парами, будто в сауне:
Бамы с бамами, бабы с бабами,
“Пейсы” с пейсами с двух сторон.
Запустение в Даун-тауне,
В позабытии ‘Что почем’,
Лишь единственно в Чайна-тауне
Жизнь базарная бьет ключом.
Знай, торгуют себе, без разницы,
Хоть те в розницу, хоть в розлив,
По субботам и поздним пятницам,
Всяко празднество упразднив.
Я гляжу на них и не пикаю,
Сам стою, а они – бегут,
Маленькие, чернененькие,
Косоглазенькие, дикие,
А ведь здорово же живут!
Вильямсбургский Мост, 02
Сижу у речки, под мостом,
Прохожих нет, один я,
И вспоминаю время то,
Когда ретривер Дина
Скакала здесь с мячом во рту –
Лечила свои ножки,
И с наслажденьем бормоту
Хлебала из ладошки.
Всего-то лет прошло чуть-чуть,
А сколь сменилось в доме:
Уж год, как кот ушел в Тот путь,
Собака в Оклахоме,
Стишки, что я тебе кропал
На этой вот скамейке –
Старее, чем Сарданапал,
А муть все та ж. Налей-ка…
Нет, не изменен чувства пыл,
А мост – покрашен даже,
А то, что утром послан был,
Так и тогда – туда же.
Проехал “Circle Line”, волны
Взболтнув шлепки и вздохи…
Мне голубь капнул на штаны –
От этого и строки.
Сонет Веноков
1
Наш первый год подобен был измене:
Себе, другим, привычкам и словам;
Дотоле не встававший на колени,
Я их протер, в угоду только Вам.
И даже спьяну не тонувший в Лене,
Я в Вас погряз, в пучину, как в бальзам,
Навстречу сну в венерианской пене,
На волю прихотливейшим волнам.
Измена прошлому – обычная измена.
Как ни крути, планида – что полено.
Судьба окрутит скрюченным перстом.
И все вернется на свои началы.
Ну, а пока – измены да скандалы…
Наш год второй – то Э-дем, то Со-дом.
2
Наш год второй – то Э-дем, то Со-дом,
Кавказ и Волга, раны и микстуры.
От перевалов – в скользкий волнолом,
И с поездов – в недельные амуры.
Дедов наследие – за грош, за день вдвоем,
За пару литров местной политуры,
Чтоб на билет хватило, а потом
– Гори огнем: что деньги, что культура.
Последний день – который завтра день.
Покуда ночь – об этом думать лень.
Долги – на совесть лучших поколений.
Но вечный рай – прочитанный обман,
Билет был взят – и тем продлен роман
На третий год под горестные пени.
3
На третий год под горестные пени
Гудок вокзальный прогудел «не быть»,
В стене ль размазаться без слов и обвинений,
Не жить, не пить, – а впрочем, что ж не пить?
Шипеть незряче на людские тени,
Ползти, одну нащупывая нить,
Сквозь снег московских сумрачных метелей.
Не слышать – не смотреть – не говорить.
Перележать в сугробе до капелей,
Глядишь: жива душа в тщедушном теле,
И свет видать за почерневшим льдом.
Аэрофлот подъехал прямо к дому.
Был чемодан к тому давно готовый.
Четвертый год явился в новый дом.
4
Четвертый год явился в новый дом.
Кому-то Новый Свет, а нам – не ново.
Что ново русскому в сем мире? Он знаком
С яйцеобразностью строения земного.
«Любовь», «авось», а там – хоть «суп с котом» –
Залог Ивана, вечно молодого;
Забыть, что ведал, и пропить, притом,
Платова с Кантом, Ницше и Толстого.
Моя одна шестая – значит – вся!
Доехал бы, да баба на сносях;
Залез на пень, взглянул через плетень, и –
Вон там в песках скребется Поло Марк,
Колумб причалил… Нансен… Скотт… – Однак,
Нам пятый год вкруг глаз наставил тени.
5
Нам пятый год вкруг глаз наставил тени.
Житейский быт не скрыл свой грязный грим,
И ностальгическая легкость нототений
Не раз пригрезилась сквозь долларовый дым.