Проверять такие глюки мне не хотелось. Осоловевшая Дилька явно не видела дальше очков. Норовила сунуть мне голову под мышку и вырубиться. Я нахохлился, натянул поглубже шапку и решил терпеть, сколько получится.

Получилось не знаю сколько, но совсем недолго. Звук пришел, когда я продрог почти насмерть и решил поменять позу, убрав Дилькину голову себе на колени, а то и вовсе аккуратно сложить сестру на скамейку на секундочку, а самому пробежаться, провести серию боковых и сделать пару приседаний. Звук пришел, похоже, из-за противоположной платформы, хотя казалось, что накатился справа. Даже не звук, а щекотание какое-то – типа прозрачный паучок в ухо прыгнул и сразу начал выбираться. Я напрягся и осторожно повернул голову вправо. Паучок тут же прыгнул в левое ухо. Другой паучок, покрупнее.

Дилька рывком выпрямилась и закосилась по сторонам. Молча.

Очень хотелось вскочить и оглядеться как следует. Еще хотелось сунуть пальцы в уши, чтобы выдрать оттуда следы прозрачных лапок. А особенно хотелось бежать. Куда-нибудь. Я удержался и тихо спросил:

– Диль, ты чего?

Дилька зыркнула на меня и уставилась перед собой, растопырив ресницы. Губы у нее были совсем белые. Наверное, от фонаря.

– Диль, – сказал я.

И тут паучок тронул глаза. Тронул и спрыгнул.

Дилька зажмурилась, снова распахнула глаза и прошептала:

– Ты слышал?

– Чего? – спросил я, стараясь не откашливаться. Дилька знает, что это я вру так.

– Наиль, – жалобно сказала Дилька, вцепившись мне в перчатку.

– Слушай, а давай пойдем пока, а? – бодро предложил я.

– Пойдем, – тут же сказала Дилька, не спросив ни куда, ни зачем, ни почему.

Мы встали и пошли. Не оглядываясь и почти не запинаясь. Будто знали куда.

Особого-то выбора не было: мокрые широкие ступени вели с платформы на утоптанную площадку, а оттуда – на гравийную и даже не слишком сильно изрытую дорогу. По ней мы и потопали, сцепившись пальцами и чувствуя, что чем слабее нас достает свет фонаря со станции, тем меньше в наши спины упирается то ли взгляд, то ли лапка колючего хрусталя.

Подсветка совсем растворилась в сине-серой ночи, когда дорога уперлась в другую, перпендикулярную. Тьма не была непроглядной: сквозь раздерганные облака подсвечивала круглая луна, ну и звезды помогали чем могли. Звезд было много. Но я не на них смотрел, а на дорогу, уходившую вправо и влево.

– Куда идем? – деловито осведомилась Дилька, неудобно, левой рукой с пакетом, растирая глаза. Правой рукой она крепко держала мою ладонь – чтобы не потерялся.

Я украдкой проверил телефон – сигнала все не было, – махнул рукой влево и не менее деловито сказал:

– Туда.

И мы зашагали. Не наугад. Раз идти, то не обратно, а в ту же сторону, в какую ехали. И там вроде огоньки какие-то горели. Деревенские окна, к которым можно подойти, постучаться и напроситься на ночлег. Должна же здесь быть какая-то деревня. Шагивали, например. С фига ли иначе название взялось?

Разобрать, деревня это, стоянка святого Эльма или классный час в школе баскервильских собак, мы не успели. Ровно на пятисотом шаге огни неровно перекрылись. Я остановился, всматриваясь, и как-то очень быстро угадал в препятствии стога сена. Три или четыре, вдоль дороги, высокие и не совсем потерпевшие, хотя зима была сердитой.

Я бегло объяснил это Дильке, которая любила сослепу пугаться всего подряд. А себе напомнил: шагай, вали. Шагнул-повалил дальше, но топнул, оказывается, на месте. Не выдергивать же Дильку с места, как морковку. А иначе не получалось: она прочно стояла на месте, повесив голову на грудь.