Таких мест было полно, только между платформами торчал участок, с которого быстро фиг выберешься. Но я туда и не лез. Отошел на десять метров, куда еще доставал отсвет фонаря, осмотрелся и понял, что самое то. О, еще надо что-нибудь в руки взять как флажки, чтобы размахивания были заметнее. Вдоль путей росли лысые кусты. Я отошел к одному из них и попытался выдрать пару веников. Дилька тут же завопила: «Наиль, ты куда?» С платформы кусты уже не различались. Я раздраженно поднял голову, крикнул, что здесь я, здесь, сейчас приду, – и обнаружил, что черное небо за платформами стало темно-синим. Нет, темно-серым. Нет… Электричка идет.

– Дилька, уйди к скамейке! Сядь на скамейку, говорю, быстро! – завопил я, убедился, что она послушалась, дернул пучки сырых прутьев сильнее, они опять проскочили сквозь кулак, я поправил перчатки, не успеваю, вцепился, отчаянно рванул, с хрустом и треском, и чуть не грохнулся на спину.

Что-то выдернул. Поспешно развернулся и побежал на рельсы, размахивая над головой добычей – в левой руке пучок веток, в правой – три длинных прута с комом земли на конце, мусор на голову и за шиворот сыплется, пофиг. Электричка уже слепила и трясла. Подъезжала, значит. На полном ходу.

Я поскользнулся – в животе будто штаны слетели, мелькнула холодная жуть, – устоял, уперся ногами покрепче и замахал букетами что есть сил.

Рельсы грохотали, с платформы, кажется, завизжала Дилька. Электричка тоже заревела, очень громко. Я заорал, чтобы не отставать, задохнулся и замахал ветками так, что руки выскакивали. Мир стал нестерпимо белым, гудок разрывал голову, шпалы вышибали подошвы.

Не уйду. Пусть тормозит.

Не тормозит. И не успеет уже.

Блин!

Плотная подушка толкнула меня в лоб и грудь, я понял, что валюсь, как доминошка, крикнул и прыгнул вбок, к изувеченным кустам, – и сразу заревело, затрясло и потащило по льдистой глине обратно под чугунные колеса, сильно и равнодушно, точно комара в пылесос, а я вцепился в эту глину, пытаясь подобрать ноги, а их снова разматывало и тянуло к рельсам, пальцы поехали по льду, и меня понесло к этому голубому уроду, который размажет в фарш, но все равно не остановится…

Рев стиснул мне голову последним усилием и убрался, оставив затихающий размеренный такт: тыдым-тыдым, тыдым-тыдым.

Я вроде был жив.

Электричка не остановилась.

– Гад, – сказал я, стараясь не всхлипнуть, и начал осторожно подниматься с земли. – Сволочь вообще.

Повернулся к удаляющемуся огоньку, чтобы крикнуть более точные слова, и услышал неприятные всхлипы.

Дилька рыдала на платформе, задыхаясь и изнемогая.

Она же подумала, что меня раздавило. И что она теперь точно одна.

Блин, это я сволочь.

– Дилька! – заорал я и побежал утешать и извиняться.

Ну она мне врезала.

Я молчал, потом заорал на нее, потом успокаивал, а сам кусочком мозга думал, успею ли выбежать обратно на тот участок рельсов, если покажется следующая электричка, – и если успею, решусь ли. Ничего определенного не придумал, обнял Дильку, усадил ее на скамью и скормил последний сэндвич и здоровый кусок шоколада. Она пыталась со мной поделиться, но я соврал, что не хочу.

Сок тоже улетел. Осталась одна коробочка – ну и полшоколадки. Будет НЗ.

Нахомячившись, Дилька успокоилась наконец и повеселела. А я начал дергаться. Не только от голода и холода, но и от мнительности. Все казалось мне, что из-за противоположной платформы на нас кто-то смотрит. Вернее, не смотрит, а подсматривает. Высунется так, краем глаза зырк – и обратно. Я не видел ни макушек или там ушей, ни теней, ни бликов. Просто чувствовал, что, едва отворачиваю голову вбок, нас начинают разглядывать.