– Нас звал Брикс.

– Вы не в курсе, директор больницы здесь?

– Здесь. Но Бриксу нужен наш рапорт. Особый отдел арестовал трех…

– Бриксу придется подождать.

Медицинская карточка на Йенса Петера Рабена оказалась неожиданно тощей для осужденного на бессрочный срок.

– Он надеялся получить условное освобождение, но управление тюрем отказало ему, – сказала директор Тофт. – Полагаю, это и стало причиной рецидива.

– Рецидива чего? – хотела знать Лунд.

– Посттравматического стресса. Как я уже говорила, в Афганистане с ним произошел инцидент, что, к сожалению, не редкость. Но случай Рабена особенно тяжелый. У него бывают припадки ярости, он подвержен наваждениям…

– Что за инцидент?

Тофт качнула белокурой головой:

– Существуют определенные правила…

– Вы только что сообщили мне, что на свободе оказался крайне опасный человек. Вероятно, он направляется в Копенгаген. Если вы скроете от нас что-либо…

Тофт понимала, что перевес не на ее стороне.

– Хорошо. Несколько его товарищей погибли в Гильменде. Он считал себя ответственным за их смерть. С одной стороны, его амнезия помогла – уберегла от тяжелых воспоминаний. Но с другой стороны, она усугубила его положение.

– Каким образом? – спросил Странге.

– Поскольку он не знает или не помнит, что случилось на самом деле, его мозг порождает фантазии, чтобы заполнить вакуум. Иногда он думает, что люди вокруг него – те же заключенные – его солдаты. Мертвые. Он кричит на них, набрасывается с кулаками, если у него есть такая возможность. Я же рассказывала: перед тем как его поместили сюда, он взял в заложники совершенно незнакомого человека, чуть не убил его. Мне казалось, что мы миновали эту фазу…

Лунд придвинула к ней фотоснимок.

– Расскажите мне о Мюге Поульсене.

Тофт кивнула:

– Рабен хотел позвонить ему, очень настаивал. Говорил, что беспокоится о товарище.

– Что его беспокоило?

Она нахмурилась, припоминая:

– Кажется, он думал, что Поульсен может причинить себе вред.

– Вам не показалось это важным поводом для звонка?

Тофт скривила губы:

– Рабен страдает бредовым расстройством. Если бы я верила всему, что он говорит, я бы помешалась, как и он.

– А эта женщина? – Лунд положила перед ней другую фотографию. – Анна Драгсхольм, юрист. Она консультировала военных.

Тофт покачала головой:

– Рабен уже много месяцев не вспоминает о войне. Его волновало только будущее и его семья.

– Он не мог встречаться с этой женщиной?

– Не думаю. Все свидания, звонки и прочие контакты я проверяю лично. А почему вы спрашиваете? Послушайте, мне жаль, что он сбежал. Но за этим ничего нет. Человек, сбежавший отсюда… – Она стала почти привлекательной благодаря выражению растерянности, возникшему на ее холодном лице. – Я ошиблась, думая, что он идет на поправку. Вам, наверное, следует взглянуть на одну запись.

Она прошла к большому сейфу, достала оттуда диск, вставила его в ноутбук.

– Вот каким он был, когда только поступил к нам. Три недели пришлось держать его в одиночке, прежде чем мы смогли приступить к лечению.

Лунд и Странге обошли стол и встали за ее спиной. Человек на мониторе не был похож на человека, с которым Лунд вчера разговаривала. Он был худ, с густой бородой и грязными взлохмаченными волосами. Одетый в футболку и трикотажные спортивные брюки, он изрыгал проклятия, исступленно вопил. Правая рука у него была в гипсе, но, невзирая на это, он колотил кулаками в стены до крови. Потом он подхватил стул – единственный предмет мебели в голом помещении – и стал швырять его, целясь в объектив видеокамеры.

– Большинство пациентов даже не догадываются, что там могут быть камеры, – сказала Тофт. – Предполагается, что они скрытые. Рабен же…