Да, она прекрасно помнила его признание, сделанное еще в первые дни. Эва спросила тогда, почему он стремится провести с ней рядом каждую свободную минуту – ей было неловко отвлекать ойу от дел. И услышала в ответ, что не симпатии он добивается, а отклика ее нового магического дара. Приучает к себе, чтобы потом, когда магия проснется, укротить ее и заставить работать во благо.

С тех пор она больше не питала иллюзий. Да и умом понимала – он прав, это только в романах восхваляется любовь с первого взгляда и страсть, от которой теряют голову. В жизни важны иные вещи, особенно для таких как она. Но сердце никак не желало согласиться, и потому она сама себе не верила.

– И как только вы умудрились сохранить столь удивительную невинность и чистоту, живя во дворце?

– Мне... Я обязана ее хранить, сами ведь знаете, – проворчала Эва и почему-то обиделась. Сколько ни пыталась привыкнуть, но всякий раз он находил слова, чтобы вогнать ее в краску.

– Я не об этом! – отмахнулся Ауднадо. – Но раз уж заговорили – я придерживаюсь прогрессивных взглядов и не собираюсь ограничивать вашу свободу. Ни в каком смысле.

– Ну, знаете ли! Это просто оскорбительно!

Она вскочила с места, так быстро, что не успела увидеть, как он поднимается следом. Развернулась и зашагала прочь, незаметно высматривая, не слышал ли их кто.

«Он просто дикарь, – утешала себя Эва. – Сидел в своем замке десятилетиями, мир по слухам узнавал».

А слухи о нравах столичной знати ходили самые возмутительные. Увы, принцессе хватало ума и наблюдательности догадаться, что они вовсе не беспочвенны.

Но семья Императора всегда держалась особняком, плыла над миром, не пятная грязью подошв. Дочь же и вовсе лелеяли и берегли, словно редкий цветок в оранжерее. Эва не понимала, что сама она куда сильнее оторвана от реальности, чем ее будущий супруг.

Накануне обряда инициации Эве доложили, что ее ждет Император. Приглашает на прогулку по крепостной стене.

Когда-то они любили так гулять вдвоем, разговаривая обо всем на свете. Время, принадлежавшее только им двоим, отцу и дочери. Но с тех пор, как умерла Императрица, они ни разу не поднимались сюда. И сейчас Эва не догадывалась, радоваться ли или готовиться к дурным вестям, не предназначенным для посторонних ушей.

Он ждал наверху – стража проводила принцессу и заняла пост у двери. Прежде чем известить о своем появлении, она замешкалась, тайком присматриваясь к нему.

На первый взгляд все тот же. Всем своим видом излучает величие, силу и достоинство. Но раньше его скулы не были столь резкими, а щеки впалыми. И эти глубокие линии морщин возле уголков губ и на лбу – Эва их не помнила. В волосах добавилось седины – а ведь недавно она только виски серебрила...

– Подойди, Эвика, не робей.

– Отец...

Какие грустные у него глаза! Давно ли такими стали? Или она чем-то огорчила его?

– В последние дни я совсем тебя забросил, моя искорка. А ведь тебе, должно быть, пришлось нелегко.

– Вовсе нет! Не так, как вам, – проговорила она и зажмурилась, подставляя щеку для поцелуя.

Ласка. Как же ее не хватает. Простых прикосновений. Теплых уютных объятий, спасающих от всех бед на свете. Но все это навсегда ушло вместе с мамой. Император не позволял себе нежностей с детьми с тех пор, как те повзрослели. Братья, с которыми она редко виделась в последние годы, держались теперь отстраненно и почтительно – ведь она больше не малышка Эвика, а будущая императрица. Не пристало тискать ее как ребенка и щипать за щеки.

Подумать только, как могут все, кого она знала, измениться в один день! Казалось, что ледяная корка, сковавшая тело там, на пути к трону, так и не растаяла. Наоборот, разрослась, окружила невидимой стеной холода и отчуждения.