Я спустилась по лестнице к самому краю воды, и дух тления ударил мне в нос. Вода массивно и величественно переливалась последними кровянистыми отсветами, перекатываясь крупной неровной чешуей на коже живого тела. Я отступила на шаг: мне показалось на секунду, что у моих ног дышит гигантский василиск, испускающий свой ядовитый запах.

…Одиночество – прародитель вечности, как ложь – прародитель красоты[1]. А Венеция – родина одиночества. Она всегда была его родиной, даже тогда, когда ее еще не было в картах вечности.

Я увидела его на острове мертвых. Перед выходом из ворот кладбища я зашла в туалет, чтобы вымыть руки. Почему после кладбища всегда хочется помыть руки? Разве можно заразиться смертью?!

Подходя к остановке водного автобуса вапоретто на острове Сан-Микеле, я увидела молодого мужчину тридцати с небольшим лет, среднего роста, худощавого, с черным цветом густых волос и в тонком темно-сером пальто до колена. Меня привлекло его лицо – выразительное, породистое, с густым темным взлетом бровей и плотными сухими скулами. Лицо волевое и нежное одновременно, молодое и испещренное опытом, умное и простое доверчиво-мягким изгибом губ.

Мужчина стоял на причале, держа в руках узкую папку, рядом с моторной лодкой, в которой лежал полированный гроб светло-орехового цвета, украшенный мелкими розовыми цветами на крышке. Гроб был изящный и недлинный. Мне подумалось, что там маленькая иссохшая женщина.

Папка в руках, видимо, с документами на захоронение, пальто строгого покроя придавали мужчине деловитый вид. Но его взгляд… взгляд его был настолько растерян, что создавался разительный диссонанс с собранной внешностью и уверенностью позы. Это был взгляд потерянного, утратившего направление движения человека. Взгляд метался, искал точку опоры и нигде не находил. Сильно щурясь, словно ему нестерпимо слепило глаза, хотя солнца не было, мужчина озирался по сторонам, постоянно возвращаясь глазами к гробу и замирая взглядом на мгновение. И в этом зависшем в пустоте взгляде становилась видна скорбь сильного человека, узнаваемая мной и прежде в других лицах, – когда боль выдают только одни глаза. Но зато как они ее выдают…

Его взгляд скользнул по мне, потом вернулся и остановился. Он увидел меня в ту секунду, когда я смотрела на него. Глаза – отчего-то мне кажется, они были светло-карие, янтарные, – тут же приобрели осознанность – так, будто, спохватившись, он взглянул на себя со стороны и сразу же весь собрался. Но взгляд не отвел…

Я первая опустила глаза и прервала зрительный контакт; отойдя чуть дальше, скрылась за заграждением остановки водного автобуса. Мне казалось, что я увидела то, что видеть была не должна. Но все равно продолжала на него смотреть, уже в стороне, находясь вне поля зрения мужчины.

Его одинокая фигура стремительно двинулась к гробу, когда парень, сидевший за рулем лодки, видимо, нажал какую-то кнопку, и маленький гроб стал подниматься вверх на специальном металлическом приспособлении, к которому он был прикреплен, и в тот момент от проходившего мимо судна пошла сильная волна, закачав лодку. Гроб бы не упал от волнения вод, он был надежно закреплен, но мужчина положил руку на крышку гроба и не убирал, пока волны не иссякли. Казалось, он придерживал и успокаивал того, кто находился внутри. Мне захотелось подойти к нему и молча положить руку рядом. Чтобы держал не один…

Через пару минут появился довольно бодрый старичок с раскладными передвижными носилками, и мужчина вместе с парнем, управляющим лодкой, подняли гроб и переложили на носилки. Молодой мужчина встал у изголовья гроба и сам покатил его к воротам кладбища. А за ним тут же двинулась небольшая процессия из уже немолодых мужчин и женщин – видимо, ожидающих у входа для отпевания в кладбищенской церкви и последующего захоронения.