Мы собирались компаниями, болтались по подъездам, пили самогонку, играли в карты, курили всё, что только можно было достать. Стыдно говорить, но секс был чуть ли не основной забавой. Где угодно, с кем попало, просто чтобы не умереть от скуки и тоски. Мы были почти детьми, но жили уже как взрослые, только без мозгов. Нам казалось, что это свобода, а на самом деле просто пустота. Я в свои шестнадцать уже была такой всезнающей, такой опытной, что сама себе теперь мерзка. Тогда гордилась этим, дурочка! Глупая, наивная, будто нарочно шла в грязь и думала, что это зрелость.

Сначала баловались с ровесниками, мальчишками из двора, но быстро стало скучно. Хотелось чего-то поинтереснее. И я нашла, причём очень быстро. Начала крутить роман с одним морячком. Полгода мы прожили вместе, он стал для меня настоящим учителем. Он не просто был взрослым, он умел управлять, подчинять. Он дал мне такую школу, что я всерьёз задумалась: а не превратить ли удовольствие в ремесло? Да, вот так как звучит, так и думалось!

Морячёк учил меня искусству, как соблазнять, как удерживать мужчин, как сделать себя желанной, загадочной. Он разделял понятия: соблазнение и совращение. Говорил, что совратить мужчину легко, достаточно просто раздеться. А вот соблазнить, то есть заставить думать, ждать, мечтать – это уже мастерство. И, чёрт возьми, я научилась! Научилась ловко и быстро, с удовольствием и азартом. Он воспевал мою смелость, хвалил за дерзость. Иногда даже бил в порыве страсти, заставлял быть сексуальной, а не вульгарной. Говорил, что я гейша, куртизанка, сирена. Он умел говорить, а я верила. И не замечала, как исчезаю, сгораю в этой страсти!

У меня была хорошая физическая подготовка, я ведь занималась гимнастикой с самого детства. Художественной сначала. Танцевала с лентой, мячом, обручем. Потом с боем, перешла в спортивную, ну не нравилось мне, как козлу прыгать по ковру! Полюбила снаряды, особенно брусья. Там я чувствовала силу, полёт, настоящий азарт. На бревне мне не нравилось, уж очень узко и опасно, но пришлось научиться. Упала не раз, ломала руки, ногу, причём дважды и одну, и ту же. Но возвращалась. Соревнования, грамоты, аплодисменты. Может, это и было единственным чистым пятном в моей тёмной, замаранной биографии?

Но как только появился морячок, гимнастику бросила. Заменила спортивную на секс-гимнастику. После школы мчалась к нему, домой не заглядывала. Вечером возвращалась как ни в чём не бывало. Готовила уроки, помогала маме, нянчилась с младшей сестрой. Никто и не догадывался. Ни мама, ни папа, ни учителя. Все думали, что я прилежная девочка. А у меня внутри грязь медленно разрасталась. Омерзение, страх. Иногда ночами не спала от страха, а вдруг узнают? А вдруг он бросит? А вдруг забеременею? Об учёбе не думала, мысли были заняты другим.

Я жила, как на лезвии ножа. Но мне казалось, что я всё контролирую. Мне казалось, что я сильная. Мне всегда казалось, что я всё смогу! А теперь даже дышать тяжело от этих воспоминаний, от этих могу!

Арина тяжело вздохнула, замолчала, долго смотрела в одну точку, потом отвернулась к стене и глухо добавила:

– Всё, девки, мочи нет вспоминать. Хочу отдохнуть.

И комната снова наполнилась тишиной. Только капли дождя за окном, да редкое дыхание, а внутри у каждой, своё эхо.

Больше часа они лежали в полной тишине, не произнося ни слова, словно кто-то невидимый наложил на палату заклинание молчания. Только тиканье стареньких больничных часов нарушало эту вязкую, глухую тишину. Лика, отвернувшись, с какой-то тенью неприязни или, может быть, усталой иронией, поглядела на неподвижную Арину. Уголки её губ чуть дрожали, будто собираясь сложиться в неприятную, жёсткую усмешку, но каждый раз застывали на полпути.