Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. По сути, закон целенаправленно сформулирован так, чтобы под него подпадала деятельность практически любого иностранца, неугодного действующей американской власти. Еще это называется «избирательное правосудие». Во времена второй «Красной угрозы» так, собственно, и делали с теми, на кого не могли найти доказательств в шпионаже, читай – людям с коммунистическими взглядами, которые были, ясное дело, все до одного засланы Кремлем.

Даже печально знаменитая 58 статья УК СССР от 1 июля 1938 года, на основании которой велись сталинские репрессии, предполагала, хоть подчас и на бумаге, некое «вредительство» или урон государству, а для нарушения 951 статьи американского закона и вредительства не надо. Так сойдет. Был бы человек, как говорится, а статья – найдется.

– Боб, – оторвалась я от чтения, понимая, что мои дела беспросветно плохи, Dura lex sed lex – закон суров, но это закон. – что со мной будет?

– До пятнадцати лет тюрьмы.

– Пятнадцать лет?! Я же ничего не сделала!

– Я знаю, но… Мы попробуем вытащить тебя под подписку о невыезде. У тебя есть дом в США, нет правонарушений, так что ты – идеальный кандидат. А потом будем разбираться, – заверил меня адвокат.

– Боб, пожалуйста, сообщите моим родителям, что я где-нибудь в дороге, а потому связи нет. Завтра меня все равно отпустят, а они будут напрасно переживать. Я потом им сама все расскажу, – просила я, думая о том, что же будет с сердцем моей старенькой любимой бабушки, когда она узнает, что ее родная внучка… в тюрьме.

Из всей моей семьи самые близкие отношения у меня всегда были с бабушкой по маминой линии, Марией Григорьевной. Будучи еще маленьким карапузом, я умудрилась подхватить воспаление легких в холодном с гигантскими окнами детском саду. Впрочем, наверное, там и начиналась моя череда «везения» – садик я все равно не любила, дурачиться с другими детьми у меня не было желания, а потому, когда мама приводила меня в детсад и оставляла, скрепя сердце, под контроль воспитательниц, которые в жизни любили все, только не детей, я брала маленький стульчик на черных железных ножках с деревянными спинкой и сиденьем и волокла его к окну. Устроившись поудобнее на своем троне, я смотрела в окно, как уходила мама. Шли люди, торопясь на работу, падал снег или моросил дождь, опадали с деревьев осенние листья. И так весь день.

Пневмония спасла меня от детсада с его несмешными играми и злыми воспитательницами. На поправку здоровья я была выслана к бабушке с дедушкой в деревню в пятистах километрах от краевой столицы. Когда-то там была обожженная солнцем пустыня, преобразившаяся в цветущий край благодаря советским гражданам, направленным Родиной на освоение Сибири. Одной из таких целинниц стала и моя бабушка через пару лет после смерти Сталина. У бабушки с дедушкой был большой дом, который дедушка получил на работе, попав по распределению как энергетик в поселок городского типа Кулунда. Вокруг дома был огромный вишневый и яблоневый сад, были курочки в сарае и целые плантации овощных грядок.

Моя бабушка всю жизнь работала учительницей географии и одно время заведовала учебной частью школы. Выйдя на пенсию, к моменту моего прибытия в Кулунду она работала воспитателем в Кулундинском детском доме, куда часто брала меня с собой, и который стал моей первой альма-матер вместо детского садика. Бабушке и ребятам из детского дома я обязана всем. Мое детство прошло в мире географических карт и глобусов, я рано научилась читать и писать, а больше всего любила, когда бабушка нам читала сказки вслух на большом диване, где я и ребята-детдомовцы располагались поудобнее, и даже самые отпетые хулиганы затихали при первых звуках рассказов про бравых советских разведчиков.