Уходить не хочется до мандража.

– А вдруг врачи ошиблись? Может, это не смерть, а просто продолжение комы. Бывают же чудеса? Если надо, я в любое поверю, даже в самое нелепое, если это поможет сестренке, – хватаюсь за соломинку.

– Она умерла, – Алекс поворачивает меня к себе лицом, обхватывает щеки и произносит это тихо, но четко. Ломает мой защитный панцирь безжалостной правдой. – Поплачь, Соня.

– Я не могу, – шепчу пересохшими губами и качаю головой, чувствуя каждую задеревеневшую мышцу в теле.

Трогаю глаза и понимаю, почему их жгло.

Я не плакала. Вообще.

– Можешь, – давит Гроссо голосом, взглядом, тесными объятиями. – Это нужно. Тебе. Отпусти себя, пожалуйста.

– Я не могу, – закусывая губу до крови, качаю головой и улыбаюсь через силу. – Я должна быть сильной, чтобы все контролировать. Я никому не могу доверить свою сестренку, мы же только вдвоем с ней. А вдруг что-то случится плохое?

Как он не понимает? Я действительно не могу. Никак.

– Позволь мне быть сильным за тебя. Всего один день, пожалуйста. В память о Максе, – боль в голосе мужчины режет ножом.

Заставляет не сдаться, нет. Но хотя бы отступить на полшажка.

– Ты не подведешь? – спрашиваю, не совсем доверяя.

– Обещаю, – кивает Алекс так, словно клятву дает, и притягивает меня к себе, сжимая до боли. – Иди сюда, маленькая. Вот так.

Горячие руки вновь обнимают, укачивая меня, как ребенка, а тихий спокойный голос дальше и дальше проникает в мозг, заставляя себя слушать.

– Поплачь, – звучит властный и уверенный приказ.

И он срабатывает как пластырь, резко оторванный от незажившей еще раны и содравший только-только запекшуюся корочку. Втягиваю в себя через рот воздух, потому что нос оказывается заложенным, а вот выдыхаю уже истерику, набирающую обороты моментально, словно океанский шторм.

А дальше просто теряюсь в небытии, не осознавая, где я, что я, как я и почему.

– Умница моя, – время от времени сквозь мои всхлипы пробивается в сознание все тот же спокойный голос, что просил ему доверять, а крепкие руки надежно держат, не отпуская ни на мгновение.

Контролируют, оберегают.

– А теперь спи, – очередной приказ поступает неизвестно через сколько, и я опять его выполняю, не задумываясь.

***

Просыпаюсь, когда на улице уже темно. Моргаю, чтобы настроить зрение, которое почему-то чуть мутновато, и постепенно воспроизвожу последние события в памяти.

Выходит не очень.

Словно картинка размылась за время отдыха, и рисунок расползся, теряя часть деталей. Важных, как думается. Но уверенности-то нет.

Последнее, что вспоминается: крепкие руки Гроссо и его голос, легко завладевающий вниманием, подчиняющий и будоражащий. А еще мое непротивление на уровне рефлексов. Будто тело ему инстинктивно доверяет, пусть мозг и твердит об опасности.

– Проснулась? – тихий голос объекта размышлений заставляет вздрогнуть и сжаться пружиной.

Сердце, как по команде, дергается в груди так сильно, что начинает колоть. Прикладываю ладошку, стараясь унять нервы, и с удивлением отмечаю, что под пледом вновь нахожусь совершенно голой.

Что за ерунда?

Натягиваю единственное прикрытие до шеи, щурясь, чтобы хорошо видеть глаза Алекса, когда задам интересующий вопрос. Но расположение мужчины действует явно против меня. Настенный светильник висит как раз у него за спиной, потому вместо лица – лишь тень.

– Зачем ты меня раздел? – хочется спросить с угрозой, заставить понять, что я недовольна, но… голос практически пропадает, а сипеть свирепо у меня не выходит.

– Ты хотела спросить: почему не одел?

Хмыкает он, наклоняется чуть вперед и упирается локтями в широко расставленные колени. Явно улыбается, рассматривая не столько меня, сколько моё стеснение и неуверенность.