– Дурацкая шутка, – шепчу я, обегая глазами практически пустое помещение, ни за что в нем не цепляясь взглядом, лишь пытаясь понять, где же Лиза.

Этот день не может быть добрым, он ужасный. Ужасный и трагичный.

– Павел Семенович, мы по поводу Елизаветы Гроссо, – Шац берет на себя роль главного распорядителя. – Не могли бы Вы…

Кажется, остальное они понимают без продолжения фразы вслух, а я на них и не смотрю. Меня магнитом влечет в дальний боковой проход и… Я оказываюсь права.

– Ох, да, прошу сюда…

Белый халат идет именно туда, я шагаю следом. Мне думается, что уверенно, но чужие руки на плечах подсказывают, что очень и очень медленно.

– Держись, Соня. Я рядом, – слышится, словно сквозь вату в ушах, голос Гроссо.

Киваю, благодаря без слов. А потом я вижу ее. Мою роднульку. Мою сестренку. Мою копию. Ту, что родилась всего лишь на пятнадцать минут позже, судя по записям в нашем общем детском альбоме.

– Привет, моя хорошая, – выдыхаю еле слышно и растягиваю резиновую улыбку на губах.

Лиза в отличие от меня всегда была легкой, позитивной, веселой. Шла по жизни уверенно и бодро, заряжая энергией всех окружающих. И меня заставляла смеяться, как бы порой не хотелось разрыдаться в голос.

Вот и сейчас в этом ужасном месте я не могу не выполнить то, что было заложено почти с рождения. Подарить сестренке лучик улыбки, которую она всегда от меня требовала.

– Ну, Сонюшка, улыбнись, сестрёнка! Смотри, какой день чудесный! Можно на речку сходить, позагорать, а там малинник есть недалеко, я тебе самых крупных ягод наберу. Сонь, ну, Сонь, ты только улыбнись!

– Лиза, он же наши деньги, что на молоко для тебя были отложены, забрал, чтобы своей отравы купить и маму вновь напоить.

– Не страшно, Сонь, Бог с ними, я и без молока обойдусь, а вот без твоей улыбки не смогу. Не расстраивай меня, родная.

***

– Соня, милая, нам уже пора, – странно знакомый голос заставляет вынырнуть из воспоминаний, в которые я углубилась.

– Нет, я хочу побыть с Лизой хотя бы еще полчаса, – качаю головой, не отрывая взгляда от мраморного лица сестры, идеально безупречного, но почему-то совсем не улыбающегося.

Отчего-то болят плечи, словно я пробыла в неудобной позе очень долго. И глаза режет, словно в них соли от души сыпанули.

Оглядываюсь и хмурюсь.

Сама не помню, когда села на стул. И был ли он тут изначально. В моих руках так и покоится тонкая, практически прозрачная ладошка близняшки, которую я старалась согреть всё это время. Потому что она замерзла еще больше, чем мои конечности.

И сейчас я уже не понимаю – вышло или нет. Мы обе с Лизой одинаково бледны, но я не ощущаю больше холода.

– Соня, ты уже четыре часа здесь. Тебе нужно отдохнуть.

Слова слышу, а вот смысл доходит с опозданием.

Глупость какая, да мы только-только пришли.

Приподнимаю голову, с трудом разрывая зрительный контакт с лицом роднульки. Всё кажется, что она откроет глазки, а я пропущу этот радостным миг.

И встречаюсь с карими омутами, серьезными и взволнованными одновременно. Алекс. Здесь. Не ушел. Странно. Он же такой занятой.

– Я со всем договорился по поводу похорон. Все организуют должным образом, не переживай. Нужно лишь твое письменное согласие, чтобы провести церемонию завтра. Документы готовы.

– Но… Я… А как… – теряюсь от слишком деятельной натуры Гроссо, растираю ладошкой лоб, словно мысли в кучу собираю для ответа, и вновь перевожу взгляд на сестру. – Мы же еще не попрощались.

– Соня, милая, ты мучаешь себя и ее. Завтра еще с ней попрощаешься, а сейчас тебе нужно обязательно отдохнуть. Пойдем, – меня уверенно, мягко, но настойчиво поднимают со стула и помогают сделать первые шаги.