— Чего молчишь, Федя? — угрюмо усмехается Варгинов.

— А что вы хотите услышать, Мухтар Маратович? — глухо уточняет Белый. С трудом отворачивается от окна. Тупо смотрит в свой стакан. — Не пара я ей? Знаю. Старый для нее? Знаю. Битый, стреляный, резанный? В курсе. По малолетке срок мотал? Тоже про меня. На работе может всплыть производственная травма в виде пулевого в башку? Запросто.

Белый резко и залпом выпивает терпкую жидкость до дна. Со стуком ставит стакан на стол.

— Чего ты хочешь, Белый? Бабла? Сумму назови, — прищуривается Мухтар. — А от дочки отвали. Она же девчонка совсем. Уши развесила. Романтику кругом видит. Сопливая малолетка и взрослый дядя, это ведь сюжет лавстори. Свали, Федя, как мужика прошу. Она перебесится и обратит внимание на сверстников. У нее вся жизнь впереди.

Белый сжимает кулак до хруста. Кажется, в ушах звенит, грохочет.

Федя не может дышать. Взгляд ласкает на расстоянии хрупкую фигурку в рубашке и коротких шортах.

Белый видит, как налетевший ветер вскидывает прядки волос. Швыряет их в лицо девочке.

Федя знает, что сейчас, эти секунды — последние. Так близко Белый никогда не подойдет. К ней. К той, которой он дышит.

— Дай мне слово, Белый. Слово мужика, — продолжает говорить Варгинов.

Федя молчит. Душу рвет звериный вой.

Кровоточит за ребрами. Разрывает изнутри. А снаружи Белый — лед.

Сейчас. Еще секунду. Он соберет себя по кускам. Потому что так надо. Иначе нельзя.

В груди ноет. Кожа, где касалась ладонь малышки, горит, оставляет клеймо. Невидимое, но оно никогда не исчезнет.

Кулаки разжимаются. Очень медленно Федор отворачивается от той, без которой сдохнет. Но это ведь все потом. Потом — можно.

А сейчас двигай, Белый, ногами. Подальше и побыстрее, пока силы не закончились.

Не глядя на собеседника, Федя пожимает крепкую руку Варгинова. Он дает слово, которое крепче законов и всех бумаг.

Выходит из дома Мухтара. Трос с его тачки уже отцепили и вернули в багажник.

Федя влетает за руль. Непослушные пальцы жмут на кнопку. Движок тихо урчит. А у Белого в голове — микровзрыв. И пелена перед глазами. И пульс зашкаливает.

Но Белый едет ровно. Выруливает на трассу. С каждым преодоленным метром в груди у Феди растет дыра. Черная и гадкая.

— Привыкай, Белый, — усмехается он своему отражению.

Там же, в зеркале, Федя видит розовый рюкзак и кепку. Это ее вещи.

Резко тормозит. Покрышки жалобно верещат. Но Феди плевать, даже если бы в багажник врубилась сейчас целая вереница тачек. Похрен.

Протягивает руку. Цепляет кепку. Прижимает к лицу.

Вот так ты пахнешь, родная, красивая, не моя?

Федя не может сидеть долго так, посреди трассы. Жмет на газ. Иначе — вернется. А возвращаться нельзя.

Белому сейчас плевать на все. Даже не те важные дела, что поручает ему Слава.

Вынув телефон из кармана, Федя набирает номер друга.

— Я все, Слава. Сливаюсь, — глухо говорит Белый.

— Вот сейчас не понял, — удивляется Барновский.

— Мне надо свалить, Слава, — громче рубит он. — Совсем свалить.

— Федя, завязывай давай, — возмущается Слава. — Нужен еще отпуск, да без проблем. Отгуляешь и возвращайся.

— Нет, Слава, — качает головой. — Прости, подвел.

— Федь, да какой «подвел»! — возмущается друг. — Мы же столько лет, бок о бок.

— Все, Славик, — продолжает Белый, — Полине Владиславовне привет и низкий поклон.

— Сам передашь, — возражает губернатор.

— Нет, Вратислав Павлович, не скоро свидимся, — качает головой Белый и прерывает связь прежде, чем Слава задает вопросы.

Полный бак в тачке — единственная хорошая новость за чертов день. И Белый жмет педаль газа в пол. До упора.