– Я сегодня снова в универмаг забегала, – пробормотала она, чтобы дать ему время собраться с мыслями. – Представь, календарей на тридцать седьмой совсем не осталось, все разобрали… Зато смотри, какая прелесть!

Марина стала быстро разворачивать коричневую бумагу. Вытащила и протянула ему елочный шар: алый, с портретом Сталина на круглом блестящем боку.

– Фельдмана арестовали, – сказал Николай.

Шар выскользнул, ударился о коврик, брызнул осколками.

– Как арестовали? За что? Почему? – не смогла понять Марина. Опустилась на стул и так и замерла.

Коля медленно снял верхнюю одежду, стал переодеваться. Подошел к двери, накинул крючок. Голос его был глух и тих.

– Говорят, был вредителем, подрывал основы социалистического строя, неправильно лечил членов партии и покушался на их жизнь. Обычная ерунда!

Марина испугалась.

– Коленька, ты что такое говоришь? Что значит «обычная»? Они ж, наверное, не просто так его арестовали. Может быть, было…

– Да не было, – оборвал ее Коля. – Не было, Мариш, понимаешь?!

– Ну тебе-то откуда знать? Им виднее. А если не было ничего такого, то разберутся, выпустят. Коля, голубчик, ну ты что! – Марина вдруг с всхлипом бросилась к мужу.

– Какая ты еще маленькая у меня.

В его голосе было столько горечи, что Марина даже не обиделась. Николай отстранил ее, прошел к углу, где на тумбочке высилась стопка из выпусков «Правды». Взял, перенес и поставил перед женой.

– Тут в каждом номере троцкисты, заговоры, шпионы, вредители. Враги народа. Ты веришь, что у нашего народа столько врагов? А если все враги, то где народ-то?

Марина испуганно смотрела на мужа и тряслась. Коля взглянул на нее горько, потер переносицу, мотнул головой.

– Прости, – сказал он. – Прости меня, Мариш, у меня все в голове мешается. Не волнуйся. Я сейчас приберу.

Пока она сидела в оцепенении, Николай принес совок, веник, сгреб осколки алого шара. У Марины эхом звенели в пустой голове слова мужа.

Полночь встретили тихо. За стенкой бубнил радиоприемник. Разговор как-то не клеился, Марина чувствовала, что Коле не по себе, и с облегчением думала, как умно они поступили, не позвав гостей. С чужими сейчас было бы совсем нехорошо. Только соседей пришлось поздравить, но с этим Марина справилась сама.

Наутро Коля ушел в больницу, оставив Марину дома: Валевская дала ей выходной. Как только его шаги стихли на лестнице, Марина с кухни бросилась в комнату, заперлась и принялась пересматривать «Правду» за последний месяц. Она казалась себе преступницей, предательницей, знала, что делает неправильную вещь, но глаза все равно обшаривали страницу за страницей. Она с ужасом понимала, что страшным словам Коли находятся подтверждения. Но ведь это ничего не значит! Они и раньше всегда знали, что враги молодого государства не истреблены до конца, что они скрываются под масками, таятся по углам, как мыши. И то, что их наконец разоблачают, – это же счастье!

Но тут же ей вспоминался старик Фельдман. Его пальцы, прижатые к ее шее, его шутливые наставления на свадьбе, его понимающие глаза. Неужели он и есть враг? Марина не знала, что думать, и к возвращению Коли почувствовала себя совсем больной.

Проболела она целую неделю. Коля отпаивал ее чаем с медом, какой-то горькой микстурой, ставил горчичники. К страшному разговору они больше не возвращались.

В мартовскую оттепель, когда все вокруг журчало и звенело, Марина шла в приподнятом настроении по двору больницы. С приходом весны, с неспешным течением счастливой своей жизни с Колей она все реже вспоминала о том, как грустно они встретили Новый год. Марине, с ее жизнелюбием, неиссякаемым оптимизмом, вообще удавалось быстро забывать все неприятное и жить дальше.