Уже двенадцать дней, как моя жизнь превратилась сплошь в ожидание. 

На лице сошла гематома и зажила нижняя губа. Я больше не чувствовала боли в затылке, ложась на спину. Выполняла все указания врача, принимала выписанные препараты, но не тешила себя надеждой, что Милосердов когда-нибудь изменится. Не верила ни единому его слову. Казалось, звук голоса, все его жесты пропитаны ложью. 

Мне оставалось изображать покорность и выжидать. У меня не было связи с внешним миром, беседы с мамой проходили только в присутствии Германа. На остальные звонки он отвечал сам, рассказывая о несчастье, произошедшем со мной. Просил некоторое время не беспокоить и проявить понимание. Обещал, что я обязательно свяжусь с каждым, как только буду чувствовать себя «сносно». В переводе с языка Милосердова: когда я перестану вызывать у него опасения. Такие ограничения объяснялись заботой, ведь моему организму, пережившему стресс, нужен «исключительно покой». 

Банковские карты были изъяты и тоже не просто так: Герман решил сменить банк, условия прежнего его не устраивали. 

С особой тщательностью перетрясла сумочки в поисках наличности, и теперь у меня есть семь рублей. Я напоминаю себе неудачливого воришку, стоя в гардеробной и проверяя карманы пиджаков. Моей добычей оказался мятный леденец и скомканная бумажка с цифрами, набросанными крупными корявыми буквами.

Единственное мое богатством — паспорт, который я перепрятываю каждое утро. 

Я не оставалась одна, на следующий день, как мне наложили гипс, Герман нанял домработницу. Она приходила до того, как Милосердов собирался на работу, и уходила с его возвращением. 

Герман переносит торжество на зимние каникулы, а вот регистрацию не отменяет.

— Так даже лучше, — лежит рядом со мной. — Будут прекрасные снежные фотографии. Мне посоветовали шикарное место для фотосессии, небольшой поселок в старорусском стиле. Только представь: избы, сани, запряженные тройкой лошадей, никакой жары, мух и комаров. — Создавая иллюзию прежних вечеров проведенных вместе, я пролистываю ленту в соцсети и ставлю сердечки новым фото своих знакомых. Неужели и в их, внешне благополучных, жизнях происходит что-то ужасное? Все невероятно успешные, красивые, здоровые, они демонстрируют своих идеальных мужей, детей и питомцев. — А почему бы тебе не выложить наше совместное фото? Пусть и твои подружки позавидуют. — Герман перехватывает мой телефон, включает камеру. — Улыбайся, родная. — Он целует меня в щеку, уголок губ и волосы, каждый раз делая кадр. — Какое тебе нравится? — листает фото. — Мне вот это. — Останавливается на том, где мое лицо озаряет широкая улыбка. Я научилась улыбаться с болью в душе. — Мы отлично смотримся. Выкладывай, — протягивает смартфон. — Не сомневайся. — Я поступаю, как он просит, и уже через несколько секунд отвечаю на комментарии под фото. Нам шлют «сердечки» и «поцелуйчики». Пишут, что мы идеальная пара, а в наших глазах светится искренняя любовь. 

Положив подбородок мне на плечо, Милосердов читает и улыбается. 

Господи, до чего же мерзко! 

С каждым днем Милосердов позволяет себе все больше и больше. Он уже не ограничивается осторожными объятиями и легкими поцелуями. Ласки становятся настойчивей и продолжительней. 

До сих пор мне удавалось ссылаться на мигрень, боль в руке. Но не получится вечно отказывать, а нужно изображать покорную игрушку. Добиться хоть немного доверия, а значит, и свободы.

В течение двух недель по вечерам Герман играет по моим правилам, проявляя терпение. 

Но не сегодня. Я вижу в его глазах похоть, и никакие отговорки не смогут помочь.