— Чай? Кофе? — предложила, чтобы хоть что-нибудь сказать и нарушить эту тишину между нами.

Глеб молчал, рассматривал меня спокойно и задумчиво.

А я с тоской покосилась на запертую дверь. Там, в подъезде, в липкой скандальной атмосфере обвинений и оскорблений было что-то привычное, обыденное. Мы с Игнатом тоже могли и вещами швыряться в пылу ругани, и оскорблять друг друга последними словами. А здесь, рядом с Глебом, в тишине было непривычно и оттого неуютно.

Я понятия не имела, как ведут себя в ссоре адекватные, разумные люди. Как мне себя вести? Что говорить? Оправдываться? Всё отрицать?

— Чай, пожалуйста. И где можно руки вымыть?

Я махнула в сторону двери в ванную комнату и зачем-то уточнила:

— Только тапочек для гостей у меня нет.

— Ничего, мне и так нормально.

На кухне я щёлкнула кнопкой чайника, достала кружки и заварник. Пакетированный чай я терпеть не могла, а вот коллекцию баночек с заваркой собрала немаленькую. На работе все знают, что мне подарить на праздники, да и сама себе покупаю, балую себя, так сказать.

Привычные действия, чайные ритуалы привели меня в чувство. Голова потихоньку стала соображать.

Помню, когда-то давненько, ещё в интернате, была у нас одна педагог. Интересная женщина со специфическим кодексом чести: мужа своего она обожала до судорог, но три раза в год «ходила налево», разово, без продолжения отношений. Так сказать, из любви к искусству.

— Я же не по любви. Я так, потрахаться, — рассказывая об очередном загуле, отвечала она на вопросы коллег.

А вопросов было много, особенно у новеньких. Те, кто проработали с ней больше пары лет, были привычны к её загулам.

Почему три раза в год? Почему не найдёт постоянного любовника? Зачем вообще ей это надо? А не боится ли она, что муж узнает? Зачем она вообще рассказывает о своих адюльтерах коллегам?

На какие-то вопросы она не отвечала. Никогда. Молчала, и всё. На какие-то отвечала охотно, многословно. Но больше всего мне запомнился её совет: «Никогда ни в чём не сознавайся! Отрицай! Отпирайся! Даже если тебя словили на мужике, всё отрицай! Ври, что случайно упала, сознание потеряла, ничего не было, а ещё лучше, что ты жертва и тебя заставили!».

Можно сказать, что Таня ошиблась дверью. Что они не ко мне. Ещё спихнуть на Ксюшу всё можно, мол, её любовник, а я так, прикрытием один раз поработала, теперь получаю скандалы.

Прикинуться дурочкой и настаивать, что вообще ничего не понимаю, поэтому так растерялась. Эту мысль я не успела додумать, потому что Глеб прошёл на кухню, сел на табуретку лицом ко мне и сказал:

— Рассказывай.

Я и рассказала Глебу правду, без утайки. Что он потом обо мне подумает, захочет ли иметь дело со мной такой, ему решать. И тут ври не ври, ничего уже не изменить.

Глеб не перебивал, слушал внимательно, спокойно, без усмешки или презрения. Чай остыл, я выдохлась. Глеб, слегка улыбнувшись, посмотрел на меня с грустью и поднялся из-за стола, так и не выдав своей реакции на мои откровения.

— Тебе надо отдохнуть, Марта. И определиться, потому что прошлое должно остаться в прошлом и не отравлять будущее и настоящее. Понимаешь? Я завтра позвоню. — Он перегнулся ко мне через стол и невесомо поцеловал в лоб, затем развернулся и вышел в коридор.

Провожать его я не стала. Хлопнула дверь, щёлкнул замок. Я упала на руки, сложенные на столе, и зарыдала.

Ревела я с упоением, до икоты, оплакивая свою никчёмную жизнь, костеря на чём свет стоит Игната, Лёху, всех мужиков, жалела себя, ругала себя за глупость, мягкотелость. И так по кругу. Пока не выдохлась.