А я что? Я потом этими колготками и получила по попе, потому что за гвоздь в стуле зацепилась и порвала. А платье снежинки, сшитое мамой, было очень красивое, но размера на два меньше меня. Пока воспитательница меня в него одевала, шов на боку разошёлся. Так мама после утренника прямо в актовом зале при всех меня отчитывала, что я жирная корова.

Было ли что-то хорошее в моём детстве? Определённо было. Мама не всегда третировал нас с Борей. Иногда в ней просыпалась неуёмная материнская любовь. Она становилась ласковой, возила нас в город по музеям, устраивала праздники. А потом или я, или Борька случайно делали что-то не так, как хотела мама, и наша сладкая жизнь быстро сворачивалась. Мы по детской наивности в следующие разы пытались продлить праздник, угождали маме, вели себя примерно, но через день-два всё равно находился повод для наказания.

Были, и достаточно долгими, периоды равнодушного существования. Когда мама делалась тихой и задумчивой, нас с Борей не замечала. В один из таких периодов я умудрилась заболеть и полежать в больнице с месяц, пропустив школу, за что потом получила отдельно.

Мама тогда уже неделю ходила спокойной, не ругалась на пролитый на кухне компот, не наказала Борьку за двояк по геометрии. Немного пофырчала на то, что расклеились его ботинки и надо новые покупать. Но мы с братом и так их уже несколько раз клеили и даже прошивали как умели большой цыганской иголкой. Очень боялись, что мама опять накажет за порчу вещей и запрёт дома на неделю.

В пятницу мама собралась квасить капусту, которую мы в три пары рук дотащили с рынка. Брат был отпущен без лишних слов к другу в гости, мне милостиво разрешили почитать книгу в комнате. Хотя я боялась, что потом получу наказание за безделье, поэтому пару раз приходила на кухню уточнить, действительно ли не нужна моя помощь. Мама отказывалась, продолжая шинковать капусту огромным ножом и утрамбовывать её в кастрюлю.

Зачем мама пошла на балкон, я не помню. Но я за ней выскочила следом. А вдруг моя помощь понадобится? Мама быстро вышла, потому что в ноябре на незастеклённом балконе холодно. А я осталась. Дверь запиралась изнутри. А я в одном тонком домашнем халатике и тапочках осталась снаружи.

Поначалу я думала, что мама сейчас вернётся. Не могла же она меня не увидеть рядом на балконе. Стучать в дверь я боялась, ведь мама рассердится. Замёрзла страшно. Когда вместе со мной замёрз и страх, то на мой стук мама не пришла. Кричала я тоже долго, пока не охрипла. Нашла на заснеженном балконе старую куртку, мокрую, холодную, завернулась в неё и приготовилась умирать.

Спас меня сосед, вышедший покурить и услышавший мои тихие крики. На балконе я провела три часа. И за это время мама ни разу не вспомнила обо мне, спокойно дорезала капусту и села смотреть телевизор.

И это при том, что квартира у нас была однокомнатная, мы с Борей спали в закутке за шкафом. Почему мама меня не искала, я так и не узнала. Она и скорую не хотела долго вызывать, всё думала, что я дома потемпературю и оклемаюсь. Но врач в нашем фельдшерском пункте настояла на госпитализации.

В больницу меня повезли в Ломоносов. Маме было неудобно добираться из поселка, так что навещала она меня только по субботам. Но я не скучала, подружилась с девочками из палаты, потом с одной переписывалась даже пару лет.

И вот теперь сидела я в больничном боксе, где с очередным якобы гипертоническим кризом лежала мама, и думала, а не пойти ли мне отсюда. В парк. Погулять.

— А я выросла неблагодарная. Да, я помню, — безо всякого ехидства ответила маме, вставая. — Ну, я тогда пойду.