Игнат локти не кусал. И вообще воспринял тот факт, что у меня появился любовник, философски:

— Только не заразись от него никакой дрянью. Лечение дорогое.

Хотелось съязвить в ответ: «На своём опыте знаешь?», но не стала. Поначалу я была собой страшно довольна, что и от власти Игната потихоньку избавлялась, и парня себе такого годного отхватила. Про жену Лёшину я узнала намного позже.

— Так, — повторила, подбирая слова. — Я начала, я и заканчиваю.

— Муж, что ли, вернулся, что ты так хвостом теперь машешь?

— А если и так? То что?

Тут подъехало такси, я быстро села внутрь и, закрывая дверь, услышала что-то похожее на: «Ну ты и стерва!». Что ж, сочту за комплимент.

На утреннюю консультацию привели ребёнка пяти лет. Родовая травма, гидроцефалия, отставание в развитии в первый год жизни, задержка речи, синдром дефицита внимания с аутическими чертами.

На приём мальчика привела мама. Типичная неврастеничка: сидит на краешке стула, правая рука зажата между коленками, второй рукой она крепко держит ребёнка, не давая соскочить со стульчика. С сумочкой, которую могла бы легко повесить на спинку стула, она боролась пару минут, то роняя на пол, то пытаясь прислонить к столу.

— Понимаете, Спартак — поздний и очень желанный ребёнок. Мы ему имя долго выбирали, чтоб со смыслом и чтобы отличался ото всех.

Я перевела взгляд на мальчика: подвижный, рассматривает картинки на стенах, подпрыгивает на стульчике, болтает ногой. Он бы с удовольствием убежал в игровой уголок, но мама держит крепко.

— Спартак может пойти посмотреть игрушки, если хочет, — предложила маме.

— Ой, вы что! Он всё сломает. Ничего в его руках не выживает. Пусть рядом сидит. На виду.

Она продолжила перечислять диагнозы, которые им ставят врачи. Попыталась одной рукой вытащить из сумочки карту, уронила кипу бумаг и, наконец, выпустила руку мальчика. Он тут же подскочил и с радостным воплем побежал к игрушкам. Мама кинулась за ним. Попыталась вернуть на стул. Ребёнок упирался, начал плакать, хотел упасть на пол, но мама осталась непреклонна. Мои слова о том, что мне не жалко игрушек, даже если Спартак их сломает, мама не услышала.

Через десять минут истерики ребёнок послушно сидел на стуле, всхлипывал и тяжело вздыхал. Мама продолжила:

— Упрямый. От него ничего невозможно добиться. Если влез в лужу, то будет стоять посередине, пока я его не вытащу. Никакие угрозы не действуют. В саду не слушается воспитателей. Из государственного пришлось уйти. Ходили даже в частный садик, а он оттуда сбежал.

— Как сбежал?

— Ну как все дети сбегают?

— Я не знаю, поэтому и спрашиваю. Откуда сбежал: с улицы или из группы? Где были воспитатели? Как он вышел из здания и за ворота? Далеко смог уйти? Как скоро воспитатели обнаружили, что мальчика нет?

С каждым моим вопросом глаза мамы округлялись сильнее. У меня складывалось ощущение, что она не интересовалась деталями, просто поверила на слово воспитателям и обрушила свой гнев на ребёнка.

— Этим вопросом у нас занимался папа.

Ага, значит, папа, накрученный воспитателями или администрацией сада, пришёл домой и закрутил гайки маме и сыну. Посвящать жену в детали ситуации он не посчитал нужным.

Мальчик опять ожил, схватил со стола ручку и принялся ею рисовать на листе бумаги. Разрешения он не спросил ни у меня, ни у мамы.

— Рисовать любит, — одобрительно улыбнулась мама, но тут же спрятала улыбку. Кончики губ привычно опустились вниз. — Но ничего толкового. Одни чудики и каракули.

Я наблюдала: мама не сделала замечание сыну по поводу того, что без спроса чужие вещи брать нельзя. В одно предложение обесценила интересы ребёнка, раскритиковав его творчество.