– Ирод я, что ли? Живите, вельможная панна, до весны, пока живётся. А там уж…

Так и повелось. Збышек тесто месил, топил печь, а гостья лепила да разрисовывала хлебцы. То полевые цветы, то шипы и розы, и дома, и деревья, и вовсе непонятные загогулины.

– Что в голову захаживает, то и царапаю, – объясняла шляхтянка.

Збышек не возражал – деревенским нравились красивые хлебцы, а короткими зимними днями потянулись к пекарне и городские. Сначала простой люд, а потом и мастеровой, и даже прислужье местной шляхты. Противень заполнился на полную, затем понадобился второй, и Збышек с улыбкой гадал, не пригласят ли его печь для княжеской свадьбы. Рагнеда пока не появлялась, но ждали ее с предвкушением – каждая собака в Ялинах уже знала, что девица эта нрава веселого, доброго и лучшей невесты Вацлаву не сыскать.

Лишь о шляхтянке не ведал никто. Словно пришла она из ниоткуда и родилась никем. Иногда Збышек спрашивал, помнит ли гостья хоть какую ерунду, и она отвечала, так и так, что-то есть, а что именно – не соображу. Ее память напоминала Збышеку замерзшую воду озера: ничто там не двигалось, не дышало, и только мутные очертания проступали из белой пелены – рисунками на хлебных горбылях.

Однажды вечером, когда зимнее солнце уже багровело и уходило за стены Озерных Ялин, гостья спросила:

– Пан Збышек, что в округе обо мне твердят?

– Услышали вы что, вельможная панна? – удивился Збышек.

– Может, и услышала.

Он задумался.

– Да ничего не говорят. Сказал я как-то, что нанял в подмастерья девицу, они и успокоились.

– А имя вы какое выдумали для вашей «девицы»?

Збышек густо покраснел и заерзал.

– Надзея.

Шляхтяночка беззвучно пошевелила губами, будто повторяла имя.

– Почему именно такое?

Он помолчал и снова поерзал.

– Ладно звучит, вельможная панна.

На этот раз помолчала шляхтянка.

– Над-зе-я. Пожалуй, и впрямь ладно. Пан Збышек?

– Да, вельможная панна?

– Называйте меня теперь Надзеей. Притомилась я без имени жить.

Когда все пошло прахом, за слюдяным окном стояла ветреная зимняя ночь. Облака неслись по небу, то открывая, то скрадывая в своих клоках луну, и следом то озарялась, то скрывалась в полумраке спящая Надзея.

Збышек ею любовался. Ему хотелось зарыться лицом в серебристо-голубые волосы, щекой их почувствовать, скулами, обернуть вокруг руки. Но разве мог он? Чтобы пекарь да коснулся шляхтянки? Збышек и в горнице-то не лег бы. Пускай ударили морозы, и сени обрастали по утрам льдистой шерсткой инея – он считал, что незамужним мужчине и женщине в одних стенах спать не гоже. Надзея думала иначе:

– Хозяин дома, пан, в доме почивать должен, а не у черта на куличиках.

Вот Збышек и любовался Надзеей с соседней лавки, пока в дверь не забарабанили.

Гостями оказались дружинники. Вместо приветствия усатый сотник достал из-за пазухи свиток, запаянный красным сургучом, и протянул Збышеку.

– Велено вам передать, пан, и отвести.

– Куда отвести? – удивился Збышек.

– В письме все сказано.

– Панове, так ведь грамоте я не обучен.

К растерянному Збышеку приблизилась Надзея, которая, разбуженная голосами, тоже вышла в сени. Она надломила сургуч, развернула свиток и зачитала вслух:

– «Благословенный Богом благодетель и правитель Озерных Ялин, Вацлав Вишневецкий, князь земель от Закряжья до лесов Старой Волотвы и от Березового Рога до Запалицы, кланяется мастеру-пекарю Збышеку из Мутных Холмов и ждёт его у себя в замке, как только быстро это возможно, в зале для забав».

– Кланяется? – переспросил Збышек озадаченно.

Надзея перечитала свиток и кивнула.