— Вот и хорошо! — произносит она, и я чувствую, как ей больно сейчас, что она режет по живому, обрывает нити между их сердцами. — Так я, по крайней мере, не буду чувствовать себя бесправной игрушкой, которую купил богач для личного пользования.

Грань, которую переходит Лейла сейчас, бьётся с тонким, хрустальным звоном. Кажется, это называют точкой невозврата.

И Лероев срывается: он хватает жену поперёк талии и тащит прочь, вопящую, брыкающуюся. Сам же он рычит и шипит, как разъярённый барс, обещая ей все мыслимые и немыслимые кары. Я слышу, как в соседней комнате хлопает дверь. Супруги спорят на повышенных тонах. А ведь ещё недавно они нежно ворковали и светились рядом друг с другом от счастья. Глядя на них, сомнений не возникало — эти двое влюблены и довольны своей судьбой…

А теперь — крики, плач, грубый мужской голос, что-то бьётся…

Это всё я. Я виновата. Убиваю счастье.

Касаюсь хороших светлых людей — и мараю их своей тьмой, пятнаю своей грязью.

Дамир прав: я должна уйти. И никогда больше не появляться в жизни Лейлы. Возможно, они ещё и помирятся, хотя я сомневаюсь, чтобы восточный мужчина спустил такое поведение даже горячо любимой жене. А значит…

Значит, я всё разрушила…

Шатаясь, встаю, иду к двери, стараясь не вслушиваться в скандал, который бушует в соседней комнате.

Прочь отсюда.

Навсегда.

Пока не сделала только хуже.

Захожу в лифт, нажимаю первый этаж и будто лечу вниз, под землю, в преисподнюю, где мне самое место…

И лишь выйдя из этой элитной многоэтажки в ночь, я понимаю, что забыла телефон в квартире Лероевых…

Я иду, не разбирая дороги. Обнимаю себя за плечи, потому что осенние вечера — промозглые, а я лишь в тоненькой блузе и лёгком джинсовом сарафане. Заболею, умру, нет, сдохну, никому ненужная. Ведь я забыла не только телефон, но и сумочку с деньгами. У меня нет возможности даже вызвать такси, а идти пешком до моей квартиры — несколько километров по ночному городу. Проще дойти до магазина Дарины и переночевать там. Хотя… Захочет ли Дарина меня видеть после сегодняшнего репортажа?

А я ещё, дура, переживала, что та журналистка докопается до моего прошлого? Выставит напоказ. Без неё выставили. На весь экран. Спасибо, хоть причинные места зацензурили.

О, Всевышний! Как же мерзко от самой себя! Да, можно оправдываться. Сказать: меня заставили, принудили, что я могла против целого клана? Только вряд ли оправдания смоют позор. Такой позор смывается только кровью.

Асер поступил максимально жестоко, как он и умел – вычеркнул меня сразу из жизни всех тех, кто мог обо мне позаботиться. Протянуть руку помощи. Теперь я один на один с судьбой и с ним. Он будто хочет показать: я и есть твоя судьба!

Ведь кто теперь захочет общаться со мной?

На щеках стынут слёзы, и жалость к себе разъедает душу.

Меня обдаёт воистину ледяным ветром, мимо проносится мотоцикл. Наверное, «шакалы» Асера пришли за мной. Замираю. Сжимаюсь в комок. Мотоцикл разворачивается, выезжает на тротуар и несётся прямо на меня. Пусть. Собьёт, переедет, растерзает…

Но когда оказывается слишком близко — не выдерживаю. Падаю на бетонную плитку тротуара, закрываюсь руками, как будто это может уберечь меня от несущейся с рёвом махины…

Мотоцикл останавливается буквально в нескольких сантиметрах от меня. Человек снимает шлем, и в оранжевом свете городских фонарей вспыхивает рыжая шевелюра.

Он бежит ко мне, на ходу снимая кожаную куртку. Потом сильные руки подхватывают меня и тянут вверх.

— Идиотка! — беззлобно ругается Лис, а я опускаю голову ему на плечо.