Всю ночь Коля не спал, вспоминая особенно запомнившиеся моменты из жизни Насти. Эта комната напоминала о ней: "Вот здесь стояла колыбелька..." Ещё больше закипая от гремучей смеси ненависти и гнева, онто смаковал, что сделает с убийцей сестры, – и самые изощрённые садисты побледнели бы от его фантазий, – то вновь беспомощно заливался слезами, упиваясь обидой, обращённой на укрывших от него суровую правду Василия и Юлю.

А наутро явился долго вспоминаемый ночью старлей. "Папик" уже был на работе, домработница ещё не пришла, и Коле пришлось самому ковылять – открывать дверь. Увидев Василия, Коля вновь не удержал слёзы. Потом он что-то кричал, пытался бить не особенно сопротивлявшегося товарища. Уже днём, почти охрипнув от крика и не в силах больше плакать, он спросил:

– Как там мама?

– Тяжело, но Юля пытается, как может, смягчить потерю. Не злись на неё. Она по совету врачей не беспокоила тебя тогда. А теперь – не может решиться сказать правду. Да и закрутилась. Работа, суд, и каждую свободную минуту она проводит с твоей мамой.

– Прости, что я так, – внезапно смутился Коля.

На память пришло его вчерашнее поведение с Кириллом. И с "папиком". Но последний его не волновал, а вот друг ни в чём не был виноват.

– Да ничего, – с опозданием вздохнул старлей. – Я понимаю. Юля тоже подавлена сейчас. Ей очень плохо.

– Успела к Настёне привязаться, – печально предположил Коля.

– И это тоже. И смерть той женщины и судьи, а сегодня утром Ивана обнаружили с вскрытыми венами. В камере было пять человек, и никто ничего не видел. Чудеса.

Коля уставился на товарища. "Получается, все, кто был впутан в это дело – умерли. Даже ни в чём неповинная Настя. Не считая нас с Юлей, остались только Василий и Кирилл".

– Кстати, – Коля вспомнил о принесённой накануне Кириллом флешке.

– Всё это уже и мне известно, – просмотрев её содержимое, произнёс Василий.

– А с камер что-нибудь есть?

– Машины в основном тонированные, и кто внутри, не понятно. Пришлось пробивать по номерам. Семеро из регулярно посещающих клинику – её сотрудники. Остальные, как я понял – редкие посетители. Ещё несколько человек на велосипедах и пешком приходят. Кто такие, неизвестно, но скорее всего – работяги. Не особенно она востребована. Да и персонала как-то маловато.

– Я боюсь за мать и Юлю, за Кирилла... и за тебя, – признался Коля.

Его жутко раздражало бессилие.

– Обо мне не думай. Я за себя сам постою, и вот это, – он расстегнул верх форменной рубашки, показывая бронежилет, – поможет. Если повезёт.

– Я словно в жуткой сказке, – вздохнул Коля.

– Не родился ещё тот извращенец, что придумал бы такую "добрую" сказку, – невесело улыбнулся Василий. – Про вашего Кирилла я покопал. И вроде – чист, но как-то уж больно всё гладенько да сладенько у него выходит. Не бывает так. В общем, та ещё штучка. Не пропадёт, что бы ни случилось. Такие – не тонут. А вот за твою мать и Юлю я сам волнуюсь. Нет у меня возможности им охрану обеспечить.

– Уже четыре смерти. И всё сойдёт на тормозах?

– Увы, – пожал плечами старлей. – Кстати, дело об убийстве Гавриловой после смерти Ивана закрыли. По крайней мере, официально тебе ничего не грозит. Ах... даа, забыл! Михаила выпустили, штраф наложили, и всё.

– Хоть что-то хорошее.

– Ладно, поеду я. Ты, как выходить начнёшь – звони. Сюда лишний раз являться мне не с руки. Но будь осторожнее.

– Хорошо, – провожая гостя, согласился Коля.

День сменялся днём. Ни Кирилл, ни Юля, ни Василийне появлялись. Так, в грёзах о мести и в печали, прошла ещё неделя, прежде чем врачи освободили Колю от опостылевших повязок. "Папик" по-прежнему старался не попадаться на глаза строптивой "дочери". И кипящий энергией действия Коля решился сам пойти навстречу: