Но Богу лишь она досталась.

Её супруг Марко Веспуччи –

Брат морехода Америго.

Их дом постигла злая участь,

Безвременно ушла супруга.

Она скончалась от чахотки,

Ей было только двадцать три,

И вдохновенья образ кроткий

Подвластен холоду судьбы.

Писал «Венеру» Боттичелли,

Когда тому прошло шесть лет,

В глазах её свет невечерний,

И лик несёт надмирный след.

Всю нерастраченную нежность

Сандро вложил в свою богиню,

И осиял её нездешний

Свет, что струится и поныне.

Светла, мила, невозмутима

В своей безгрешной наготе,

И целомудренная сила

Сердца растапливает все.

И он трагедию потери

Своим талантом превратил

В Рожденье вечное Венеры

И той, чей облик оживил.

Теперь над ней не властно время,

Он Симонетту воскресил,

И юный лик, почти нетленный,

Для нас, как символ сохранил.

Он вечно предан своей пассии,

И в срок, когда он в гроб сходил,

Свои похоронить останки

У ног возлюбленной просил.

Но лишь спустя тридцать четыре,

С её ухода долгих лет

Покинул землю Боттичелли –

В раю искать любимой след.

Друзья исполнили желанье,

Что Боттичелли завещал,

И Симонетта с Алессандро

Навеки с ним, как он мечтал.

Но я немного отвлеклась,

Вернусь на нить повествованья,

Когда к искусствам чутка власть,

Шедевр возможен к созерцанью.

Семейство Медичи практичны,

Вложеньям своим знали счёт,

За вкус к искусствам, эстетичность

Им благодарность и почёт.

Могли бы тратить капиталы

На удовольствия, охрану,

Вести войну и строить замки,

Им было это по карману.

И было, впрочем, это так,

Им светские близки манеры,

Но им дано было сверх меры

Чутьё к прекрасному всегда.

Их почитал сам Боттичелли

За покровительство искусствам,

Ценилась роскошь в их правление

И некая свобода в чувствах.

Их благородства есть примеры,

Любви к твореньям красоты,

Умение ценить шедевры

И поощрять творцов мечты.

Оценена и славна этим

Медичи знатная семья,

Отцы это привили детям,

И продолжали сыновья.

И знали мудрые банкиры,

Чтоб след оставить свой в веках,

Переплести им надо имя

С тем, что пребудет жить в сердцах.

Прошло тому с десяток лет,

Погиб Джулиано при восстании,

Ушёл Лоренцо-меценат,

Последний отпрыск был в изгнании.

И власть семьи пришла в упадок,

Правление взял Савонарола,

Монах-аскет, доминиканец,

Он веры яростный поборник.

Монах неистовым погромом

Принёс Флоренции «Судный день»,

Грозил он молнией и громом

Всем кто к искусствам тяготел.

Он звал предать огню творенья,

Что есть пособники греха,

И светские произведенья,

Все, в чём заметна красота.

Всё, что по мнению монаха

(Кто должен жить в монастыре),

Смущает ум, лишает страха

И дарит радость на земле.

И проповедь свою продолжив,

На площадь вывел горожан,

И запылал костёр безбожно

Всем тем, что он конфисковал.

Горели книги и картины,

Произведения искусства,

Свирели, лютни, клавесины,

Их струны лопались так грустно…

Сжигались тонкие одежды,

Пылали роскоши наряды,

Горели, плавились шедевры,

И бились зеркала и статуи.

Предал огню, «Костру тщеславия»

И Сандро сам в порыве яром

Свои картины-мифографии…

Исчезли в пламени пожара.

Но тот огонь, что пламенел там,

Где красота вдруг стала тленом,

Пожрав учеников творенья,

Не тронул нежную Венеру.

А через год на том же месте

Сожжён был сам Савонарола,

Народ тот с фанатизмом тем же

Волок на казнь его сурово.

Его правление было кратко,

Но в разрушении преуспел,

Пока не отлучил сам папа,

Он натворил немало дел.

Но проповедь его проникла

В глубины сердца… и сомненьем

Смутила душу живописца,

Чуть не сгубив его творенья.

Казнь тяжело в нём отразилась,

И Сандро, мучимый виной,

Стал постепенно нелюдимым,

Сменив в картинах свой настрой.

И жизнь сменила свои краски,

И постепенно, день за днём,