Особенная игрушка для сынка олигарха. Поигрался и выкинул двух кукол из своей жизни. Только повод нашел и вышвырнул… даже слова сказать не дал.

Уронила голову на руки и закрыла глаза… только не плакать опять. Маша почувствует. Она всегда остро улавливает настроение других. Неважно какое. Она людей насквозь видит. Может быть, это дар такой. Ведь если природа где-то обделила, то обязательно наградит в чем-то другом. Маша ощущала по-настоящему то, что внутри у людей творилось. И если ей кто-то не нравился, значит стоит держаться от него подальше, и наоборот. От нее невозможно было скрыть, если я расстроена. Подумала об этом и почувствовала, как кто-то коснулся моего плеча. Резко обернулась и встретилась со светло-зелеными глазами малышки. Я где-то читала, что вот такой настоящий зеленый цвет очень и очень редкий. Наверное, у нас был кто-то в родне вот с такими глазами.

Она руками мое лицо обхватила и долго в глаза смотрела, потом руками показала.

– Не ходи туда больше. Никогда не ходи!

И в глазах слезы блестят. Синяк на скуле увидела и взгляд мой загнанный. Все равно не утаила б от нее и не спрятала.

– Не пойду.

– Обещаешь?

Я кивнула и слезы вытерла с мягких щечек. Не пухлых, но с двумя ямочками. Машенька всегда была очень худенькой, весила меньше нормы. Она и родилась меньше того веса, что мне на ультразвуке говорили. Мне потом детский врач все уши прожужжала, что Маша, скорее всего, недоношенная.

– Мама, а мы больше в нашу квартиру не вернемся?

Я отрицательно головой качнула.

– А бабушкины вещи? Ты говорила, что мы их потом заберем… мы, правда, заберем?

– Конечно, моя маленькая. Мы обязательно их заберем. Когда у нас появится, где жить.

– Мам… если б я нормальная была, как все дети. Тебе, наверное, легче было бы? Не пришлось бы работу ночью искать. Да? Почему у тебя родилась я, а не другая девочка?

Это было последней каплей, и я разрыдалась, к себе ее сильно прижала так, что у самой руки заболели, а потом так же резко отстранила и в глаза ей снова посмотрела.

– Ты нормальная… ты самая нормальная девочка на свете, и я никогда, слышишь, никогда не хотела бы иметь другую девочку вместо тебя.

Я сварила манную кашу, пока Маша раскрашивала в новой раскраске мультяшных персонажей. Тяжело делать вид, будто ничего не происходит, когда внутри все переворачивается, как будто бы наизнанку – всеми нитками и шрамами наружу, всеми узелками и уродствами, которые прятала от всех. И с каждой минутой все страшнее и страшнее от мысли, что не будет у меня выбора, придется к нему идти на поклон. И только думаю об этом, как все тело холодеет от ненависти и ужасного понимания – меня это сломает. Стану на колени и не поднимусь больше. Я Маше в глаза посмотреть не смогу, если к нему приду и хотя бы о чем-то попрошу этого предателя, возьму хотя бы копейку у него.

Помешивая кашу в алюминиевой кастрюле, бросила взгляд на дочку – какая же она у меня красивая девочка. И даже не потому, что это моя малышка. На нее и на улице часто засматриваются. Есть в ней что-то неземное, какое-то потустороннее, и взгляд этот серьезный, пронзительный, смотрит прямо в душу глазами своими светло-зелеными так, что стыдно становится за любые мысли плохие или действия.

Но хуже всего мне было, когда я начинала ждать, что она спросит о своем отце. Я знала, что рано или поздно она задаст мне этот вопрос. Его задают все дети, у которых есть лишь один родитель. Но Маша не спрашивала. А я… я трусливо не затрагивала эту тему и оттягивала момент как можно дольше, потому что точно знала, что врать о его смерти или о том, что он пропал без вести, я не стану. Мне придется рассказать ей правду, и тогда она задаст еще больше вопросов, а затем, возможно, захочет с ним встретиться… И я с ума сойду, когда причиню ей боль, пытаясь объяснить, что он не хочет с ней встречаться и своей дочкой ее не считает. Может, будь Маша не инвалидом, я бы не так боялась этого момента, но страшнее всего было думать, что она решит, что это ее вина. Что Егор бросил нас потому, что она неполноценная.