Отрок Тимофей с отчимом не ладил. На пятнадцатом году ушёл с гулёбщиками в промысловый городок – бил с ними всё лето зверя и птицу. Продав добытое, в осень ушёл на Дон, в низовую станицу, где имелись воронежские знакомцы, помнившие Исайку Разина.

С тех пор Тимофей, сын Исая Разина, от семьи отстал.

…паша, ничего не говоря, чуть поднял правую руку, пошевелив указательным и средним пальцем, – тут же в коридоре зашумели одежды, и вскоре, кланяясь, вошёл безбородый смуглый человек в татарском халате, но не татарин обличьем: должно, грек.

Тонкий нос его имел горбинку, а бесстрастные глаза были расположены глубоко под надбровьями.

Паша качнул головой, и грек уселся неподалёку от него.

Говоривший со Степаном был советником – толмач не посмел бы сесть.

Мягко махнув ладонью, как бы сгоняя мошку, паша разрешил вошедшему говорить.

– Емек истерсин, казак? (Ты хочешь есть, казак? – тат.) – спросил тот сухо.

– Мени тояна хадар ашаттылар, эфенди (Меня сытно накормили, эфенди. – тат.), – ответил Степан.

– Эсирликке тюшкенде янында сеннен берабер не хадар аскер вар эди? (Сколько воинов было с тобой, когда тебя полонили? – тат.)

– Эки. Амма бириси хаин олып чыхты. Ёлумуз саваш дегиль эдик. (Двое, но один из них обратился в Иуду. Мы не шли на рать. – тат.)

– Сиз харадан я да озенден кете эдиниз? (Посуху или речным путём шли вы? – тат.)

– Харадан, атланып. (Посуху, конными. – тат.)

Говоривший со Степаном, посмотрев на пашу, одобрительно кивнул.

Паша – рука на столе, – не поднимая ладони, поднял вверх указательный перст: продолжай.

– Сен бутасын? (Ты бута? – тат.) – спросил грек, глядя Степану в грудь, а не в лицо, будто сам он только мешал ему слушать ответы.

– Бута тек татар ве тюрк тилини билир. (Бута знает только татарский и турецкий языки. – тат.)

Советник раздумчиво покачал головой и спросил:

– Ти хрома эхи и таласса, Козаке? (Какого цвета море, казак? – греч.)

Степан молчал.

Советник взглянул на пашу, опечаленно поджав губы.

Паша ещё ждал ответа.

– И таласса бори на инэ галазия, на инэ маври, на инэ алики, на инэ гриза (Море бывает сине, бывает черно, бывает розово, бывает серо. – греч.), – сказал Степан безо всякого чувства.

– Имаш ли ти Гркине или Српкине милоснице или робине? (У тебя есть греческие или сербские наложницы или рабы? – срб.)

– Имао сам Србе и Грке приятелье. (У меня были сербские и греческие товарищи. – срб.)

– Маза тараа? (Что ты видишь? – арабский.) – грек поднял свою руку.

Степан снова замолчал, раздумывая.

Советник скосился на пашу.

Паша не сводил глаз со Степана.

– Араа йад мусташар аль хаким. Фи хамсат асабия, фи хауатим иль аль асабия. Аль хатим фади ма зумруд, аль хатим захаб ма хаджар яхунт (Руку советника правителя, и на ней персты, их пять, а на перстах – кольца. Одно с изумрудом, из серебра, а другое с яхонтом, золотое. – араб.), – перечислил Степан.

– То иле нажечы ты знашь? (И сколько наречий ты знаешь? – пол.)

Степан покусал ус.

– Знам тэ, на ктурых муве. Ежели нема обок никого, з ким помувичь, не вспоминам тых нажечы. (Знаю, на которых говорю. Если рядом никого нет, с кем говорить, я не вспоминаю тех наречий. – пол.)

– Сен бу лисанларны аселет эзберлегенсин, шейлер ве маллар чешитлерини ахылында тутуп? (Ты выучивал наречия, запоминая товары или прозванье скота? – тат.)

– Буны эр бир казак билир. (То умеет всякий казак. – тат.)

– Как же ты познал языки? – по-русски спросил советник, наконец, глядя в глаза Степану.

Степан задумался.

– Памятлив, когда песни играют. Слов поначалу не ведаю. Но если помнить, как играли песню, она тянет слова. Так сеть тянет рыбу.