Какого хрена я это сказал? Озвучил свои подозрения, зародившиеся, когда Макар дочерью Агаты интересовался, подсчитывал что-то. Он еще не в курсе, что чудо тройное. Везучий гад.

Проглатываю колючий комок ревности. Теперь не только к Агате, но и к ее детям . Совсем чокнулся!

– К-какой пап-пашка? – заикается она и брови хмурит.

– Вы ведь знакомы? – подтверждает слабым кивком. – Я подумал…

– Макар не имеет никакого отношения к моим детям! – возмущенно выпаливает на рваном выдохе.

– А кто… имеет? – вопрос летит сам собой, игнорируя приказы здравого смысла.

– Не знаю, – выпаливает Агата, кажется, совершенно искренне и плечами пожимает.

Ввергает меня в ступор и замирает сама, осознав, что сболтнула лишнее. Так и стоим, глядя друг на друга. Молчим, но в полной тишине чертовка лишь изредка всхлипывает.

– Девочка проснулась, плачет и маму зовет. Думаю, будет только лучше, если вы зайдете, – доброжелательно обращается к нам лечащий врач. Она создает впечатление неплохой женщины. Да и сама по себе… располагает. Вот только я оторваться от заплаканной Агаты не могу.

Она вздрагивает, отталкивает меня и пускается в сторону палаты, на ходу размазывая слезы и потекший макияж по лицу.

– А-ну, стой! Куда? – поймав ее за запястье, дергаю на себя. – Ты себя в зеркало видела? Еще и ревешь белугой, – поправляю ее шикарные, но растрепанные волосы. – Ваську испугаешь.

– Она зовет, – хнычет Агата. Непривычно видеть ее слабой. – Я должна…

– Я к ней зайду, успокою, а ты немного в порядок себя приведи и натяни улыбочку, будто все хорошо. А так и будет, верь мне, – подталкиваю чертовку к туалету. – Давай быстро. Мы будем ждать.

***

Стараюсь войти в палату бесшумно, чтобы трусливо избежать разговора с малышкой. Не знаю, как успокоить ее в случае истерики, какие слова подобрать. Сам вызвался посидеть с ней, но теперь тушуюсь. Я не умею обращаться с детьми. До недавних пор не терпел никого, кроме племянников – двойняшек Марка. Но они мои родственники, а Васька…

– Мам? – доносится слабый, тихий голосок и тут же тонет в предательском скрипе двери, что рассекретил меня.

Отпускаю тяжелое полотно, и оно с громким хлопком возвращается в коробку. Придвинув стул, опускаюсь рядом с кроватью малышки. Встречаю ее уставший, болезненный взгляд, замечаю слабые отблески радости на дне зрачков. Перевожу внимание на бинты и вазофикс на тонкой ручке, спускаюсь к ногам, накрытым простыней. Возвращаюсь к глазам. Потухшим, уставшим, с легкой дымкой полудремы.

– Нет, это всего лишь я, – подшучиваю, но не вижу отклика. Будто в тумане, наблюдаю, как моя ладонь ложится на бледный, холодный лоб Василисы, поглаживает заботливо. Пальцы зарываются в темные пряди на макушке. – Мама скоро будет.

Малышка пытается привстать, опирается на локоть в повязке, двигает ногой, но следом откидывается обратно на подушки. Морщится и хнычет.

– Болит ножка, – жалуется сквозь проступившие слезы.

Быть рядом с ней сложнее, чем я ожидал. Я привык к другой Ваське. Вместо бойкой пацанки передо мной сейчас несчастное дитя. И лучше бы она шалила, хихикала, утаскивала и портила мои вещи. Лишь бы не болела.

– Пройдет, но надо полечить, – хрипло выжимаю из себя. Не могу видеть Ваську такой. – Как же тебя угораздило, а, мелкая, так упасть? – выдаю обреченно.

– Случайно. С Яшей ругалась на горке. Он сказал, что я такая вредная и противная, потому что у меня папы нет. Воспитывать некому. И новая нянечка так же говорила раньше, – бесхитростно лепечет. Мысленно ставлю галочку, что на пару нерадивых воспитателей и один опасный детсад в городе станет меньше. – Я разозлилась, толкнула его, а упала сама, – паузу делает. – Потом больно было. И страшно. Я плакала, но мамы рядом не было. И тебя тоже, – влажными ресничками взмахивает.