– Попутчик! Ставь третью кружку. Кружка-то есть?

– Нет! – сказал Сашка.

– Всё равно слазь. Будешь пить из моей, – просипел крепкий мужик.

– Не надо, – сказал Сашка.

– Не ломай компанию. Слезь из уважения.

Сашка спрыгнул с полки.

– До конечной путь держишь? До моря? – спросил рыжебородый, зажав в ладони кружку.

Сашка кивнул. Рыжебородый неторопливо высосал водку.

– Есть сельдяной флот. Зарабатывают. – Он вздохнул. – Можно грузчиком в порт. Терпимо. Налить?

– А если просто на море? Матросом?

– Пустое перемещение по воде. – Рыжебородый перевернул бутылку вверх донышком, пощёлкал ногтем по стеклянному боку.

– Почему пьём? – сказал второй, вёрткий мужик, который маялся с кружкой в одной руке, хлебной корочкой в другой. – Договор подписал – аванс получил. А аванс зачем? Маленько бабе оставить, билет до места купить и получить отвращение к водке. Ты по договору?

– Нет, – сказал Сашка. – По несчастному случаю.

– Тем более выпей. Выпей! – утвердил рыжебородый.

Сашка подумал и выпил. Рыжебородый подвинул ему сало, хлеб и ножик.

– Если в вагоне выпил, теперь всю жизнь будешь ездить, – сказал второй мужик и выцедил свою долю.

– Неплохой вариант.

– Будешь ездить и неизвестно чего искать. А земля, между прочим, везде одинаковая. Везде у людей две ноги, везде лес кверху растёт…

– А помрёшь, то везде вниз похоронят, – засмеялся рыжебородый.

– Вознесения не будет, – хмуро усмехнулся Сашка.

– Нет, не будет нам вознесения! Это ты верно, попутчик. Хо-хо! За что возносить-то? За лес, который валил? Или за деньги, которые пропил? Нету причины, чтоб вознестись!

– Так как, не решился? – спросил рыжебородый.

– Не могу, – сказал Сашка. – Не могу.

– Жалко! – вздохнул рыжебородый. – Я к тебе пригляделся. Ты бы нам подошёл. Втроём-то, а? Две сотни в месяц. Одну на еду, другую на книжку.

– Не могу. Спешить надо.

– Дурик! – гнул свою линию рыжебородый. – За четыре месяца как раз на билет скопишь. И лети на свою Колыму, как крупный начальник.

– Попробую морем. На судне северной трассой.

– Тогда будь здоров. К старушке зайди. Она всё понимает. А врачам не верь. Они ничего не знают. Может, решишься?

– Не могу, Фёдор. Не уговаривай.

– Ещё встретимся. – Рыжебородый пожал Сашкину руку.

– Рельсы – вещь узкая, – сказал вёрткий.

Сашка постоял, посмотрел, как уходят мужики-добытчики. Телогрейки их затерялись в толпе.

…Звёздная ночь висела над городом. Сашка тащился с чемоданом в руке. Улочка была деревянной, извилистой, деревенской. Где-то глухо брехали собаки.

Сашка подошёл к одной калитке. Постучал в освещённое окно.

На крыльцо вышла женщина.

– Дом девятнадцать? – спросил Сашка.

– Девятнадцать дальше, – певуче произнесла женщина. – А кого ищешь?

– Дарью Никифоровну!

– Считай от моего дома четвёртый. А ты кто ей?

– Человек, – сказал Сашка.

Женщина вышла из калитки и долго смотрела ему вслед, пока не убедилась, что Сашка свернул правильно. Окошко светилось. Сашка постучал.

– Ты чего, хулиган, дверь ломаешь? – тонко спросили за дверью.

– Дарья Никифоровна! – позвал Сашка.

– Отколь меня знаешь? – спросили за дверью.

– В поезде сказали. Попутчики.

– Какие?

– Борода у одного рыжая. Фёдор Игнатьич.

– Сколь выпил?

– Непьющий.

– Дыхни в скважину!

Сашка изо всей силы «дыхнул» в замочную скважину.

– Вроде правда непьющий, – изумлённо сказали за дверью.

Дарья Никифоровна оказалась крохотной старушкой в огромных валенках и огромном пуховом платке; нос, валенки да платок.

Она прибавила свет в лампе и сказала ворчливо:

– Я чего не пускала-то. Думала – пьяный. Мужики, которые лес валят, в городе пьют. Ругаешь, ругаешь, потом деньги отымешь, чтобы семье отвёз, сколько хлопот-то.