— Ничего интересного. — Малика посмотрела на дымящийся кувшин. Если Кенеш притащила благовония, значит… — Мы уже в Ракшаде?

— У берегов Лунной Тверди, — сказала старуха и отправилась мыть ванную.

Галисия отложила ручку:

— Как ей удалось так сохраниться? Лицо древней бабки, фигура молодки.

— Что вы рисуете? — вяло поинтересовалась Малика, разглядывая дымок над кувшином.

Галисия протянула ей рисунок.

— Это я? — воскликнула Малика.

— Похожа?

— Очень похожа. Где вы научились рисовать?

— В художественной академии. Поэтому я не знала, что корабль — это плавучая территория страны. В художественной академии этому не учат.

— Я тоже не знала. Мне сказал Альхара.

— А хочешь, я нарисую…

Малика замерла, боясь услышать продолжение.

— Адэра, — произнесла Галисия.

— Нет.

— А Вилара?

— Нет.

Галисия пристроила папку на коленях, положила сверху чистый лист:

— Ты занималась с Виларом любовью?

— Любовью не занимаются. Любовью живут.

— Ладно. Спрошу иначе: ты спала с ним?

— Нет.

— Глупая. — Галисия постучала ручкой по листу. — Или хитрая.

Малика улеглась на подушки и отвернулась к стене.

Утром их разбудил скрежет. Яркий свет ворвался в окно и овалом упал на ковёр — теперь ничто не загораживало солнце. Прильнув носами к стеклу, Малика и Галисия досадливо вздохнули: только море и небо.

— Шабира! — проговорила Кенеш торжественно. — Альхара приглашает тебя на палубу, чтобы ты посмотрела на Ракшаду.

— Что она сказала? — спросила Галисия, разглядывая чаек. — Я слышала: Ракшада. Мы уже приехали?

— Почти, — ответила Малика.

Кенеш вытащила из сундука несколько пар мягких туфель без задника и без каблука:

— Примеряй, шабира.

Малика бросила на старуху косой взгляд. Где она была со своими тапками, когда надо было бегать к Альхаре босиком и танцевать на ледяном полу? Но больше злилась на себя: почему не порылась во всех сундуках?

— Малика! Корабли! Посмотри, сколько их! — воскликнула Галисия, прижимая растопыренные пальцы к окну. — И яхты! Как красиво!

Кенеш развязала мешочек из расшитой серебром ткани, вытащила из него перламутровые покрывала и два ошейника: один серебряный, второй золотой.

— Их обязательно надевать сейчас? — спросила Малика срывающимся от волнения голосом.

Кенеш пальцем поманила Галисию, накинула покрывало ей на голову; ткань окутала дворянку до талии. Надела ей на шею серебряный ошейник и защёлкнула замок:

— Женщины снимают чаруш на ночь, когда остаются одни в личных покоях.

— Мне тяжело дышать! — вскрикнула Галисия и попыталась расстегнуть зажим.

Малика погладила её по спине:

— Успокойтесь, маркиза. Так надо. — И повернулась к Кенеш.

Старуха набросила на неё чаруш, заправила края под цепь с кулоном, застегнула на шее золотой зажим.

Галисию трясло.

— Ты говорила: «Встретить тяжёлые дни с достоинством». Мы в ошейниках. Какое же это достоинство? А если они посадят нас на цепь, как собак?

— Пусть только попробуют, — прошептала Малика, хватая ртом воздух. На рисунках зажим выглядел оригинальным украшением, пока не очутился на собственной шее.

В ожидании разрешения покинуть каюту они смотрели в окно и ничего не видели. Обеих терзали сомнения. Правильно ли поступила Малика, согласившись на это путешествие? Не обманулась ли в очередной раз Галисия, доверившись своему сердцу?

Вскоре они прошли за Альхарой по коридору, поднялись по трапу и ступили на безлюдную палубу. Горячий ветер поднял края чаруш, всколыхнул подолы платьев.

Солнце палило нещадно. На небе ни облачка. На волнах покачивались яхты. Между стоящими на рейде кораблями сновали буксиры, проплывали неповоротливые баржи. На берегу раскинулся огромный порт — множество утопающих в знойной дымке строений и причалов.