— Давай ты, — Урош сжимает подлокотники, — просто побежишь, а? И не машину угонишь, а ножками топ-топ?

Сосредоточенно режу третью банку, а потом и четвертую.

— Упрямая, — одобрительно посмеивается Йован. — И хитрая.

— А толку? — Горан откидывается и ноги вытягивает, бесстыдно почесывая заросли на лобке.

— Вон как мы ее охаживаем, — Йован пропускает волосы через пальцы и массирует голову. — Как ни одну другую сучку.

Заглядываю под стол и подхватываю пятую банку, в которой плещутся остатки пива. Я опрокидываю в себя теплое пойло и протыкаю тонкую стенку острием ножа.

— Люди забавные, — задумчиво изрекает Урош. — Одно удовольствие за ними наблюдать.

Я поднимаю на него взгляд:

— Ты так говоришь, будто сам не человек.

— А я и не человек, — он с превосходством ухмыляется. — Да ты и сама уже все поняла. Разве нет, милая Мила?

— Это только догадки, — я облизываю пересохшие губы. — И я хочу услышать от вас, кто вы такие.

9. Глава 9

Урош одаривает меня кривой ухмылкой и вскидывает голову к потолку. Воздух вибрирует от его утробного воя. К нему присоединяются Йован и Горан, и я тону в их густой волчьей песни. Комната плывет перед глазами, сердце леденеет, и я зажмуриваюсь, опустив лицо. Руки трясутся, меня рвет на части от желания вскочить и побежать прочь от чудовищ, что лишь притворяются людьми.

— Смотри-ка, сидит, — одобрительно хмыкает Йован.

— И еще в сознании, — сердито цыкает Горан.

Промаргиваюсь, выдыхаю и тянусь к окровавленному медвежьему языку. Разделочную доску просить нет смысла, поэтому я отрываю от коробки из-под пиццы кусок картона.

— Я по голосу понял, что ты милашка.

Игнорирую Уроша и срезаю с языка тонкие ломтики, которые раскладываю на жестяном листе. Затем отрезаю кусок от сердца и его делю на тонкие слайсы. Бедный мишка. С трудом отрываю от мясистой грозди упругие почечные дольки. Все пальцы, нож и картонка в крови.

Через пять минут под молчаливыми и гнетущими взглядами я раскладываю импровизированные “сковородки” с ломтиками медвежьей плоти на тлеющих углях и сажусь перед камином в позу медитирующего мудреца.

— Наглая, — заявляет Горан, а я переворачиваю скворчащие ломтики мяса острием ножа.

Пахнет иначе, чем говядина. Аромат более насыщенный, резкий и терпкий, но рот все же заполняется слюной. Слышу за спиной чавканье, звериный рык, и не оборачиваюсь. На загривке от звуков и животного урчания волосы поднимаются. Если оглянусь и увижу волков вокруг стола или мохнатых образин, то точно потеряю сознание, а я предпочту хоть как-то контролировать ситуацию.

Когда между лопаток тыкаются влажные носы и зарываются в волосы под затылком, я стискиваю зубы и немигающим взором смотрю на угли. Обнюхивают, фыркают и ворчат, переговариваясь между собой. Кто-то наглый поддевает мордой край футболки на пояснице, и я с шипением оборачиваюсь, сжимая нож.

Три огромных волка передо мной. Черный, с рыжеватыми подпалинами на боках и третий с песочной шерстью и светлыми разводами на спине. Облизывают кровавые пасти, навострив уши.

— Я еще не поужинала.

Черный щурится и клыки с рыком скалит, высказывая мне пару ласковых. Рыжий разворачивается и выходит из гостиной, лениво помахивая хвостом, но неразборчивым бурчанием обещает вернуться. Ему надо душ принять и другим советует. Песочный смачно проводит по моему лицу языком, игриво отпрыгивает, вскинув морду, и косит на меня хитрые глаза. Затем крутанувшись вокруг своей оси, скачет прочь.

— Ты тоже грязный, — я сглатываю, глядя в желтые глаза черного волка.

Отвечает мне злобным рыком, щерится и нос облизывает. Очень уж я его раздражаю, и я не смею указывать Альфе, что он грязный. Он и сам об этом знает. Сучка. И заставит языком слизывать с него медвежью кровь, если он так решит.