Квинт закрыл калитку и прошел в дом. Прохлада и свежесть таили за видимым уютом нечто недоброе. Так пахнет брачная постель, оскверненная изменой. Так пахнет арена смерти, застывшая в ожидании новой жатвы. Квинт вытащил из сапога нож. Каленая сталь не знала поражений. Влетевшая в открытое окно бабочка порхала в косых лучах жаркого солнца. В тяжелой тишине было слышно, как хлопают ее крылья: черные с золотистыми прожилками. Квинт осторожно сделал шаг вперед. Еще один танец смерти. Бесконечный танец с бессмертным танцором. Мышцы напряглись, готовые в любой момент превратить хозяина в машину убийства. Ни одна тень не могла остаться без внимания, ни один шорох. Квинт больше не был собой. Он снова стал непобедимым гладиатором. Доктор Боли, как называли его многотысячные толпы фанатов. Беззаботная бабочка, описав дугу над его головой, села ему на плечо.

Квинт бесшумно открыл дверь в спальню. Густая кровь из перерезанных запястий пропитала бледно-голубые простыни. Возможно, именно так алеет закат на безоблачном небе. А после начинается ночь. Густая, всепроникающая. Инстинкты натянулись, как струна, готовая порваться. Нож рассек воздух. Бабочка упала на пол, оставив в воздухе золотистый след сбитой с крыльев пыльцы. Квинт побледнел. Оружие выпало из рук. Впервые в жизни смерть победила его. И он был бессилен что-либо исправить.

Их похоронили вместе. Брата и сестру. Евангелину и Жульена. Фамильный склеп обнял их тела своим мертвецким холодом и принес покой. Родственники погибших стояли опустив головы и лишь иногда поглядывали в сторону Квинта. Пара фотографов слепила глаза вспышками.

– И все-таки они любят тебя! – сказала Хейзел, когда Квинт вернулся домой. Глянцевые журналы пестрели его фотографиями.

– Это были похороны, – сказал Квинт.

– Это была твоя победа! – Хейзел рассмеялась. – Как думаешь, они не рассказали о твоей шлюхе, потому что она им не интересна или потому что испугались оскорбить тебя?

– Заткнись.

– Ты прав. Всего лишь глупая дешевая шлюха, – Хейзел подошла к мужу. – Расскажи, что ты нашел в ней? – ее руки легли на его грудь. – Даже сейчас я чувствую, как часть ее находится в тебе. Или же твоя в ней, – Хейзел улыбнулась. – Хочешь, угадаю какая?

– Я сказал, заткнись! – Квинт оттолкнул ее от себя.

Хейзел упала на пол, прокусив губу. Струйка крови скатилась по ее подбородку. Белые зубы окрасились в красный цвет, превратив улыбку в звериный оскал.

– Да, Квинт! Вот так! – Хейзел отползла к кровати, уперлась в нее спиной и стерла с лица кровь. – Иди же ко мне!

– Нет.

– Не заставляй меня искать другого! – она одернула подол, скрывая плотно сжатые колени.

– Мне все равно.

– Ты врешь! – Хейзел бросила в него стопку журналов. – Вот где ты, Квинт! А не в склепе со своей шлюхой! Слышишь?!

– Слышу, – он протянул ей руку, помогая подняться.

– Ударь меня!

– Зачем?

– Затем, что это ты! – Хейзел залепила ему пощечину. – Ну же!

– Нет, – Квинт развернулся и пошел прочь.

– Не смей! – Хейзел набросилась на него, пытаясь схватить за короткие волосы.

Пальцы соскользнули, оставив на щеке глубокие царапины. Он отмахнулся от нее, сбросив с себя. Она снова упала. От удара перехватило дыхание.

– Ты вернешься! – выдавила из себя Хейзел. – Ты не сможешь иначе!

Квинт вышел на улицу. Солнце выдавило из кожи пот. Кровь на лице свернулась, но царапины не спешили затягиваться. Соль попадала в раны, но Квинт почти не чувствовал этого. Смерть одолела его. Он был еще жив, но герой погиб на арене рядом с Жульеном. Или же в спальне Евангелины. Неважно. Квинт дошел до ее дома. Калитка была закрыта, но руки оказались сильнее замков.