Отчаянный Мандельштам всем читает свое тираноубийственное стихотворение о Сталине: «Мы живем, под собою не чуя страны…» Его везут на Лубянку – и он тут же записывает самый стих, заодно список тех, кому его читал. Дальнейшее известно: заступничество Бухарина, сталинское «изолировать, но сохранить», ссылка в Чердынь и Воронеж. Мандельштама заперли в Воронеже, но его «Воронежские тетради» – вершина вершин его творчества. Здесь петербургский поэт Серебряного века сердцем и умом открылся России.

– Но пушкинские курортные ссылки при томике Карамзина не сравнишь с Чердынью.

– Карамзин с его «Историей» – огромное явление самосознания. Первый историк, который представил русскому сознанию его историю на русском языке, и то была история русской власти.

Пушкин к нему подходит двояко. Во-первых, с точки языка: блеск! После «Истории Государства Российского» карамзинскую прозу читать смешно. Главное, что Карамзин представил проблему сильной и слабой власти как центральный вопрос русской истории. Он заставил думать о власти декабристов – ни Пестель, ни Никита Муравьев после Карамзина не могли пройти мимо вопроса о власти. Отсюда линия ведет в Михайловское, в спасительную для Пушкина ссылку.

Треугольник ссылки в Михайловском: Шекспир – Карамзин – 14 декабря. В центре пушкинский «Борис Годунов» – трагедия слабой власти. «Бориса Годунова» не было бы без первого русского историка власти Карамзина. Это он придал вопросу о власти силу и размах, которые помогут Пушкину проникнуться «николаевской идеей».

– Любопытно, кто вообще интересовался личностью Николая Павловича? Кому нужна личность царя? Политика, цензура, шпицрутены, то-се… а личность царя Николая? Неожиданный Николай 14 декабря, и неожиданный Николай встречи с Пушкиным.

– На литографии его личность властная, но очень холодная.

– Да, но я хотел сказать про другое. Для чего Пушкину так важно сохранять положение историографа дома Романовых? Николай, вообще говоря, неслабый психолог. Когда Пушкин сделал было попытку уйти, царь сказал: пожалуйста – пусть уходит! Ан нет. Пушкин был одолеваем Петром, и особенно вторым Петром в лице самого Николая Павловича. И чаадаевский вызов он тоже принял внутри отношений с царем – своей «николаевской утопии».

Чаадаевский вызов Пушкин ощутил неспособностью ответить на «Философические письма» одними рассуждениями. На чаадаевскую Россию небытия Пушкин отвечает Россией небытия-и-бытия в «Медном всаднике». Евгений бунтует, в сущности, против Николая как второго Петра. Россия бунтующего духа воссоздает из малого человека великого, низвергая великого в его кульминационный момент. Притом что низвергнуть до конца ни тот, ни другой обоюдно не могут! Один осужден на бунт и безумие, другой пригвожден к истории.

Эта заноза вплетена во весь логический и личностный роман Пушкина и Чаадаева, в тайниках его ума постоянно действующий, притягательный и отталкивающий. Выход на генеральную тему: чаадаевская Россия небытия – чем отвечать Пушкину? Оказывается, что Чаадаеву, которому нельзя ответить, оставаясь на высоте вопроса, на его генеральный тезис «мы – вне истории», можно ответить художественно. Невероятная