– Почему вообще Пушкин думал, что личности простительно все? Он так же имморален, как Ленин?
– До разночинцев в России проблему нравственности не заостряли. Нравственность в чистом виде – категория искусственная, она чревата жутким насилием над человеком. Тема насилия нравственностью для русского – важный вопрос. Здесь лучше держаться швейцеровской позиции: чистая совесть – это выдумка Сатаны.
Для Пушкина совесть – это не нравственность. Собственно пушкинская тема в совести – насколько ты личность? Он каждого испытывает на единственное, чем можно устоять на поприще пространства России – пожирательницы времени. Кто в ней сумел что-то содеять, тот личность.
41. Пушкин защищает авантюристов и едких вольтерьянцев XVIII века.
– Отчего поздний, «николаевский» Пушкин всегда защищал XVIII век? Почему так отстаивал его в полемике с Лажечниковым и с Чаадаевым? Ведь XVIII век бедственный для России. За петровские реформы страна платила долго и страшно, повторением разора в людях после державного первотолчка Ивана Грозного. Но вместе с тем то были люди с резко очерченной индивидуальностью.
Целый век прорабатывал русскую индивидуальность. Всплеск индивидуальностей у власти ведет к взлому старобоярской России. Какие судьбы! Алексашка Меньшиков в творцах победы под Полтавой, а после в ссылке в Березове. Гениально неграмотная картина Сурикова точна: если его Меньшиков встанет в этой избе во весь рост, он проломит крышу – такова масштабность индивидуума в тесноте эпохи. Полускоморошья-полугениальная фигура Суворова. Едкие вольтерьянцы XVIII века, так о них говорили.
В пространственном модусе (который на деле – особый антропологический масштаб России) оценки поступков идут по иной шкале. На расстоянии утверждая достоинство личностей, Пушкин прощал им все. И я понимаю, почему он всех в XVIII веке защищал, возводя в достоинство личностей, – их не было рядом.
42. Кто такие индивидуалисты XVIII века? Князь Барятинский и русский портрет.
– Уже с начала XIX века Пушкин вступил в спор со своим веком. Это объясняет его настойчивую реабилитацию русского XVIII века в его подробностях, деталях и исторических фигурах. По воспоминаниям Лажечникова: ну никого Пушкин не уступает, даже Бирона! Все ему хороши, все – крупные индивидуальности.
Когда я писал историю партии, мне раз досталась путевка в цековский санаторий, в Марьино. Марьино на границе между Курской и Сумской областью. Еду в Курск, поезд пришел перед рассветом. При восходе солнца подъезжаю к Марьино, попадаю в дивной красоты аллею. Еще поворот – и открылся белоснежный дворец.
Это старик Барятинский, вельможа XVIII века, обладая тысячами крепостных и тысячами десятин земли, уйдя то ли в опалу, то ли во фронду, показал царям, что может построить. В абсолютно голой степи (все, что он настроил, осмотреть можно только с вертолета) – колоссальный английский парк с волшебным микроклиматом. Деревья выписывались из разных стран мира, причем Барятинский знал толк и умел выбирать – все изысканное по красоте, воздуху и вкусу.
К каждому дереву приставлен был крепостной, отвечающий за сохранность. Выписали англичанина, доку по части сооружения системы искусственных прудов. Закончив строить свой парк в степи, с перемежением рощ и открытых лужаек, Барятинский поставил два памятника: этому англичанину и своему крепостному, кирпичных дел мастеру.
Уже в XIX веке такой человек гляделся анахронизмом, а на взгляд молодых людей вырожденцем: дикий рабовладелец! Из старцев, кто «сужденья черпают из забытых газет времен Очаковских и покоренья Крыма». А в XVIII веке князь Барятинский – то ли чудак, то ли опасный анахронизм. Первым в России выстроил крепостным богадельню и открыл школу. В библиотеке Барятинского нашлась рукопись радищевской «Вольности».