К примеру, купец Мясницкой полусотни Иван Петрович Мыльников завещает «на погребение и в поминовение по нем на сорокоустие по церквам и нищим издержать сто рублев да отцу его духовному Ивану Федорову дать особливо для поминовения души ево денег десять рублев» (1725)[48]. Купец Сыромятной слободы Макар Трофимов завещает треть тех денег, которые останутся после погребения его тела и поминовения души, отдать «в церковь Божию» (1738)[49]. «Гостиный внук» Андрей Федорович Шустов на помин души жертвует недвижимое имущество: «…а которое ящичное место задом к питейному погребу имеетца близ Ильинской улицы, и то место для поминовения души ево и всех сродников отдает в вечное владение в церковь Николая чюдотворца Красных колокол» (1738)[50]. Каждый старался «строить душу свою» как мог. Кадашевец Илья Семенович Брагин дал в церковь Пимена Великого «денег сто рублев, да при оной же церкви на богаделню лесу семдесят дерев четырех саженного елового, который имеется у Успения в Кажевниках на дворе моем, да денег десять рублев на строение» (1745)[51].

Одни купцы сосредотачивали свою предсмертную заботу на единственном храме, другие старались облагодетельствовать как можно больше церквей. Так, первогильдеец Иван Андреевич Крашенинников завещал, помимо трат на погребение, «роздать из дому своего… в церковь Григория Неокесарийского, что за Москвою рекою на Полянке, где погребено будет тело мое грешное, Божие милосердие – образ Рождества Христова двенатцатилистовой, на нем шесть венчиков маленких серебряных и с лампадою оловяною. Да во оную ж церковь отдать на строение манастырской ограды денег тритцать рублев. Да тоя ж церкви отцу моему духовному иерею Федору Васильеву – образ Григория Неокесарийского семи листовой окладной в венцах…» (1746)[52]. А «шелковой ленточной фабрики содержатель» Иван Никитин сын Садовников, напротив, стремится помочь возможно большему числу нуждающихся: «…раздать в шесть недель на сорокоустие на сорок церквей по два рубли; да на дачю архиерею и протчим священнослужителем в шесть недель двесте тритцать пять рублев; да по вся дни на раздачю нищим в тюрмы и богаделни двесте рублев; да на выкуп ис тюрем убогих людей двесте рублев; в убогия пустыни и монастыри разослать, куды надлежит, двесте рублев; да на десять лет во означенною церковь за ранниею обедню давать погодно плату по тритцети рублев в год; за повсечасною Псалтырь день и ночь за год восемьдесят рублев» (1750)[53]. Подобных примеров по документальным материалам того времени, повторимся, известны многие тысячи.

Множество их обнаруживается на страницах вкладных книг московских и подмосковных монастырей, подтверждая, что не забыло купечество о благе древних обителей. Пусть в XVIII веке количество вкладов несколько снизилось, но по-прежнему несли купцы инокам серебряные лампадки, образа, богослужебные книги, пелены, покровы и покровцы. И конечно, немалые денежные суммы.

XVIII столетие дает не только биографии отдельных купцов и купеческих династий. В «век императриц» появляется массовая церковная учетная документация, а вместе с нею – и возможность четко установить взаимосвязь купеческих родов с приходской жизнью, больше того – с конкретными храмами. Одна из форм этой учетной документации, исповедные ведомости, позволяет увидеть, в каком приходе предпочитало селиться купечество, с кем оно соседствовало, кого пускало жить на свой двор.

Купеческие дворы и лавки были раскиданы по всей Москве. Но исторически сложилось, что в разное время «купеческими» становились то одни, то другие улицы и районы Москвы. Там «торговые люди» великого города концентрировались, там купеческий уклад жизни и быта становился преобладающим, а влияние коммерсантов на городскую жизнь – наибольшим. Так, в XVIII веке оплотом московского торгового люда, «купеческим парадизом», стало Замоскворечье. Сюда, поближе к ведущим на юг трактам, купечество перебралось из облюбованных знатью окрестностей Кремля. В Замоскворечье жили самые сливки купечества, соседствуя с рядовыми купцами и ремесленниками, а также представителями других социальных групп – дворян, крестьян, разночинцев. Всех их связывало между собой не только место проживания, но и общий ритм христианской жизни. Ее центрами были храмы Замоскворечья, образующие единую сеть Замоскворецкого сорока.