Тут в дверь постучали, и с той стороны раздался голос слепца:

– Господин Нянь, ужин готов.

Янь Цюшань, до того пребывавший в задумчивости, отвлекся и случайно порезался – на подбородке появилась небольшая царапина.

– Ничего страшного, – машинально откликнулся он.

И произнеся эти слова, Янь Цюшань застыл.

Мелькнувшая только что во сне сцена вдруг прояснилась…

В его жизни никогда не было раз и навсегда установленного распорядка. Раньше, когда он служил в «Фэншэнь», зачастую, проснувшись, он сразу мчался на срочное задание, наспех плеснув в лицо ледяной воды да натянув первую попавшуюся одежду. Все эти годы он поддерживал приемлемый человеческий облик только благодаря заботе Чжичуня. Чжичунь каждый день аккуратно складывал нужную одежду у изголовья кровати, чтобы, не продрав толком глаза, даже в полном смятении Янь Цюшань не надел ее наизнанку. Иногда, пока он спал, Чжичунь его даже брил.

Первое время получалось у него не очень хорошо – электробритвы тогда еще не вошли в обиход, и Чжичунь то и дело отвлекался, засмотревшись на спящего Янь Цюшаня. Янь Цюшань же во сне никогда не лежал спокойно, и порой Чжичунь случайно задевал лезвием его подбородок, после чего весь день себя корил и не мог простить допущенной оплошности. В конце концов Янь Цюшань привык каждый раз, когда чувствовал в полусне боль, машинально отвечать: «Ничего страшного».

Слепец озадаченно переспросил из-за двери:

– В каком смысле «ничего страшного»?

– Ни в каком. – Взгляд Янь Цюшаня похолодел, он быстро смыл капли крови с подбородка. – Идем.

– Судно подготовили, завтра утром выдвигаемся, – шепнул слепец Янь Цюшаню, пока они вместе спускались по лестнице. – Вы – ключ к нашему успеху…

Солнечный луч проник в номер Янь Цюшаня на четвертом этаже. Прикрепленный к окну звукоизолирующий амулет вдруг затрепетал сам по себе, за окном заклубилась черная дымка, а в стекле отразился расплывчатый силуэт человека. Он вскинул руку, и несколько почти незаметных струек черного тумана вылетели из глубины номера, тонкими нитями обогнули амулет на окне и вернулись в центр его ладони.

Черная дымка, а вместе с ней силуэт, рассеялась. Через пару минут новоиспеченный кумир молодежи Юйяна – Шэн Линъюань – незаметно выскользнул с черного хода гостиницы, где остановился Янь Цюшань. Наслаждаясь кокосовым ветром, он неспешно направился обратно в кофейню «зарабатывать» на жилье.

Так значит, этот «господин Нянь», гаошань по крови, – тот самый Янь Цюшань, о котором судачили в Бюро.

Шэн Линъюань только что воспользовался шаманскими чарами «Обратного потока», вплетя их в «Убаюкивающую песнь». Память господина Няня стала для него открытой книгой – однако книга оказалась объемной, но бессодержательной, что называется, в купчей три листа, а про осла ни слова. О занятиях Янь Цюшаня сон не рассказал практически ничего, и его величество, смотря чужие грезы, только больше раздражался.

Шэн Линъюань нетерпеливо препарировал подсмотренный сон.

Янь Цюшань был, можно сказать, чуть ли не голубых кровей «особенных»: его предки из гаошань впоследствии породнились с несколькими демоническими кланами. На протяжении уже двух поколений «особенных» в его семье не рождалось, все жили как обычные люди, и лишь Янь Цюшань благодаря какому-то атавизму оказался редким дарованием. По оценке Шэн Линъюаня, по своим природным задаткам он не уступал демонам-полукровкам первых поколений ведомства Цинпин. Он был еще совсем молод, но, потрать он пару сотен лет на тренировки, кто знает, может, из него и вышел бы толк.