Мальчик вытащил из кармана небольшую связку петард. «Сладкоголосые птицы юности»[43], – с улыбкой подумал Джим.

– Хотите, дам пару штук зажечь? Хоть отпразднуете. Может, полегчает немного?

– Что я отпраздную? Четвертое июля? Это сегодня, да?

– Да уж не праздник древонасаждения.

Постойте, двадцать шестое июня было… Он подсчитал. О боже. Восемь дней полной отключки. Ну почти. Но лучше бы полной… Солнечные лучи (кто их звал?!) уже начали пробиваться сквозь мглу, освещая мрачные закоулки памяти. Он причинил кому-то боль – снова. Да, теперь Джим был в этом уверен. Гард, тебе в самом деле хочется знать, кто это

(аргльбаргл)

и что ты ему, или даже ей, сделал дурного?

А может, не стоит? Может, лучше позвонить Бобби и сразу покончить с собой, пока не припомнил подробности?

– Мистер, почему у вас шрам на лбу?

– Катался на лыжах, врезался в дерево.

– Вот, наверное, больно было!

– Да уж, не поздоровилось, но терпимо. Здесь поблизости есть телефон-автомат?

Мальчишка махнул рукой в сторону экстравагантного особняка под зеленой крышей, что возвышался в миле от них, на гранитном мысе. Должно быть, гостиница. Ни дать ни взять пейзаж с бумажной обложки готического романа.

Гард попытался вспомнить название.

– Это ведь «Альгамбра», верно?

– Она самая.

– Спасибо, – сказал он и тронулся в путь.

– Мистер?

Джим обернулся.

– Последнюю тетрадку свою не возьмете? – Парень ткнул пальцем в отсыревшую записную книжку, так и оставшуюся возле приливной линии. – Ее можно просушить.

Гарденер покачал головой.

– Друг, мне бы самому просохнуть.

– Может, все-таки подожжем петарды?

Джим опять мотнул головой и вдруг улыбнулся:

– Ты только осторожнее с ними, ладно? Эти штуки могут и покалечить при взрыве.

– Хорошо. – Мальчик тоже застенчиво улыбнулся в ответ. – А знаете, моя мама довольно долго пила, прежде чем… ну, вы понимаете…

– Да, я понимаю. Как тебя зовут?

– Джек. А вас?

– Гард.

– С Четвертым июля, Гард.

– С Четвертым июля, Джек. И держись подальше от томминокеров.

– Когда они постучат в мою дверь… – серьезно кивнул мальчишка и посмотрел на поэта так, словно знал что-то запредельное.

Гарденера вновь посетило предчувствие – правда, только на миг. «Кто бы мог подумать, – проскрипел в голове язвительный голос, – что человек с бодуна получает доступ к психическим эманациям самой Вселенной?» В который раз накатила тревога за Бобби. И, махнув парнишке рукой на прощание, он зашагал по пляжу. Сначала – довольно бодро, хотя ноги все время вязли в песке, застревали, тонули… Сердце колотилось все быстрее; гул в голове нарастал; вскоре даже глазные яблоки стали ощущать биение пульса.

Между тем «Альгамбра» и не думала приближаться.

«Сбавь скорость, а то заработаешь приступ. Или удар. Или и то, и другое сразу».

Он и в самом деле замедлил шаг… А потом подумал: какие глупости. Через четверть часа, не позже, он собирается пойти на корм рыбам, а вот поди ж ты: переживает за сердце. Прямо как тот приговоренный к высшей мере, которому перед расстрелом предложили закурить, а он отказался: «Нет, я как раз завязать пытаюсь…»

Гарденер снова ускорил шаг, и в ритме пульсирующей боли ему внезапно послышались корявенькие стишки:

Если б только вы знали, как громко в ночи В мою дверь томминокер стучит и стучит. Я чокнутым был, зато Бобби – о’кей, Но это пока не явились и к ней.

Поэт даже остановился. Дались ему эти томминокеры!

А в голове опять прозвучал этот жуткий, но очень реальный голос, похожий на крик одинокой гагары в ночи над пустынным озером: «Бобби попала в беду!»

Гарденер опять зашагал с прежней резвостью… а потом еще и прибавил ходу. «Хоть убейте – не выйду из дома теперь, – продолжало стучать внутри. – Я боюсь даже видеть проклятую дверь!»