Мила села обратно на тот же пластиковый стул, где ждала час назад. Только теперь – уже не как проситель. Как проигравшая. Её заявление, документы, объяснения, все её «я могу», «я готова», «я нужна» – оказалось для системы пылью, не стоящей движения ручки по бумаге.

И именно в этом было самое страшное. Не в отказе. А в том, как спокойно его вынесли. Как будто она – никто. И её желание – ничего.

Она снова стала той девочкой в зелёной комнате, которую не слышат, не замечают, не считают живой. Только теперь – взрослая, с папкой в руках. Всё та же. Всё ещё – никто.

Мила долго ходила по кухне, не зная, зачем и что ищет. В голове стоял звон отказа. Он не был грубым, не обидным. Просто формальным. Спокойным, даже немного участливым, что делало его ещё болезненнее. Как будто ей вежливо объяснили, что её место – в стороне. Не потому, что она плохая, а просто не та. Не туда встала. Не в ту категорию попала. Не прошла по графе «кто вы ему».

Руки механически перебирали кружки, хлопали дверцами шкафов, щёлкали выключателем. Свет мигал и бил в глаза, но она снова включала его, будто старалась не дать себе потонуть в темноте. Мысли расплывались, сбивались в комки. Сердце било медленно, но упруго, словно тело пыталось держаться на плаву, даже если душа уже ушла под воду.

Она остановилась у окна. За стеклом был вечер. Тусклый, с провалами между фонарями, с влажным воздухом, в котором плыли редкие машины. Люди проходили мимо, кто—то нёс пакет с покупками, кто—то шёл, уткнувшись в телефон. Все двигались по своим траекториям, не подозревая, что в одной квартире женщина держится за подоконник, чтобы не разозлиться на весь мир.

Телефон лежал в прихожей, на подставке, как всегда. Мила подошла к нему медленно, будто приближалась к чему—то опасному. Она не брала его в руки с того момента, как вышла из опеки. Просто не могла. Как будто сама его молчаливая поверхность напоминала ей: «Ты – никто». Но теперь это молчание становилось невыносимым. Надо было действовать. Хотя бы что—то. Хотя бы один звонок.

Контакты в телефоне казались мёртвыми. Бессмысленный список имён, людей, с которыми давно не говорила, с которыми никогда не могла бы говорить о важном. Она листала вниз – медленно, взгляд цеплялся за случайные записи, от которых не становилось теплее. Кто—то из бывших коллег, кто—то из однокурсников, кто—то просто «Парикмахер на Арбате». Всё это – мимо. Пусто.

И вдруг – «Виктор Сергеевич». Имя стояло особняком. Как будто светлее других. Она сохранила его давно, по просьбе Людмилы. Та тогда сказала просто: «Если со мной что—то – звони ему. Он не бросит». Мила кивнула, сохранила, больше никогда об этом не думала. Пока не сейчас.

Пальцы зависли над экраном. Внутри всё сжалось. Не от страха, а от ощущения, что этим звонком она признает: сама не справляется. А это – сложно. Слишком. Потому что с детства привыкла: никто не поможет. Мама не поможет. Учитель не поможет. Даже подруга может отвернуться. Надейся на себя – и не жалуйся.

Но это было не про неё. Это было про Данилу. И она набрала номер.

Первый гудок. Второй. Внутри уже нарастала паника, почти хотелось сбросить, пока не ответили. Но в трубке раздалось:

– Да?

Голос низкий, спокойный. Без удивления. Будто он знал, что она позвонит.

– Здравствуйте, – голос предательски дрогнул. – Это Мила. Подруга Людмилы. Вы, наверное, помните…

Пауза. Но тишина не была напряжённой.

– Конечно. Помню. Что случилось?

И она рассказала. Не всё. Главное. Про больницу. Про смерть. Про Данилу. Про опеку. Про отказ. Про то, что не знает, что делать дальше. Говорила спокойно, почти глухо. Не потому, что не волновалась. Просто слова были как камни, которые надо вытащить изнутри. Один за другим. Без украшений. Без жалобы. Просто факт.