Марек прикрыл глаза, успокоился. Я вдруг заметила морщинки: лучи возле глаз, черточки между бровей, ниточки на лбу, серпики в уголках губ… Так много. Раньше не видела, а теперь будто вуаль спала.

Но холинское сомнение – одна из неизменных вещей в мире.

– Как сказала Годица, у кого ума больше, тот первый на мировую пойдет, – ухмыльнулась тьма.

– И ты, конечно же, решил, что это ты.

– Дай-ка подумать… Да. – Обежал стол, уселся, уставился темными глазищами в самое сердце. Чуть склонил голову на бок и в смоляных непослушных прядях блеснуло. Паутинка. И еще… много. Запутались?..

– Испугался. Орал. Больше не буду.

Пауза. Миг, в который похрустывающие осколки моей сути вот-вот готовы были сомкнуться в целое.

– Наверное, – добавил Мар.

Не сложилось.

– Пошел в з… – палец лег поверх губ, чуть прижимая.

– Не груби, ты же девочка. Ухожу. Но это только начало, мастер Холин. И ты в команде. С тебя доклад о взаимодействии разнополюсных потоков в динамике. Щит, атакующее, выберешь сама, что угодно, хоть бытовое, не суть. Дописала бы свой «Алый шторм» – сидела бы, как в свежей яме, глубоко и спокойно, но ты взялась за многоконтурные знаки. С размахом взялась, пару книжек из архива конгрегации пришлось через Арен-Тана добыть. Тебя заметили академские умники. Да. И нечего такие глаза делать. Или думаешь, в Холин-мар в подвале тайный схрон раритетов с ограниченным доступом? Отвертеться не выйдет.

Холин… Как всегда. Устроить раздрай внутри и свалить, задев полой пиджака, как кот хвостом, будто напрашиваясь, чтоб цопнули и дали повод облапить в ответ и прижать зубами…

Скрипело. На губах остался карамельный запах.

Геттар когда-то сказал: не некромант, а кондитерская лавка. Но дело не только в леденцах, что Мар постоянно таскает с собой, сует в ящики стола и прячет в магмобиле, как запасливый хомяк. У него действительно такой запах. Его собственный. Киловатая, но сладкая лимонная карамель. Кому-то оскомину набьет, а кому-то – в самый раз. Ясен почти так же пах. Слаще, будто в лимон щедро домешали меда. Поначалу, а потом появился запах пыли и тлена, как у высохших до прозрачной хрупкости цветов на старой могиле. Особенно когда он стал живым. Я была для него, для Ясена. Не по своей воле. Но ведьмы всегда норовят пойти поперек. И вот у нас с Маром тьма-на-двоих, как бы странно это не звучало. И это навсегда, так же как свет. Просто я хочу, чтобы он понял – нельзя запирать. Никого нельзя запирать. В клетке, какой бы огромной и уютной она ни…

И-ди-и-и сю-у-у…

Сколы, осколки, лезвия…

Камень и стекло растет из груди и плеч. Черные и белые трехгранные иглы в алой глазури…

М-м-м, что это на тебе такое вкусное?

…да-а-а.

Да, пусть сам свой доклад пишет, раз ему так надо.

И хрупнула карамелькой, раскалывая подношение тьмы на колючие, тающие на языке восхитительные кисло-сладкие крупинки. Чтобы заглушить привкус пыли и тлена.

4. 4

С вечера мама взялась готовить кексы. А перед этим сожгла во дворе у гаража все свои рисунки и папки с работой. Жаль. Лайма Копать позвал подглядывать и было ощущение, что зря горело. Хотя мама возле огня была очень красивая и немножко пугающая. Даже крылья в разогретом от пламени воздухе проступали.

В общем, Лайм с сестрой в кухне не появлялись. Перекусили припасенным Дарой печеньем и спать легли. А мама полночи проплакала, не так, как в ту ночь, когда страшно стало, обычно. Кексы были к завтраку. Кривоватые, но вкусные. Соленые немного только.

Парадную форму школы Лайм терпеть не мог, чувствовал себя в ней по-дурацки и как девчонка. Дурацкие короткие штаны, будто ему пять, дурацкие полосатые гольфы, короткая курточка и шарф. Тоже дурацкий и тоже полосатый, как гольфы, будто тоже гольф, только его на шею нужно мотать. Хорошо хоть ботинки свои можно было оставить. Помня про ночные бдения в кухне, рубашку Лайм сам себе погладил. Всё равно у мамы через раз выходило. Так бывает, что какая-то магия не даётся. Лайм, например, по общей стихийной не успевал. А мама вот с бытовыми не дружит.