Дом стоял, завалившись чуть назад, темный, настороженный. Это от того, что там давно никого нет?

Лайм моргнул, и картинка тоже моргнула, будто передающее заклинание в мониторе засбоило – все было серым. Свет, призрачный и блеклый, шел сразу отовсюду. Лайм обернулся. Тень от фонтана кралась по камням, делаясь похожей на странного длинноногого типа с дудочкой. И… будто все звуки исчезли, только фонтан… пел.

За бортиком, там, где Лайму было не видно, что-то шебуршалось. Что-то не-живое. Будто везут ладошкой по камню и ногтями… когтями задевает. Такой звук. Вот сейчас пальцы покажутся… Лайм вытянул шею и на цыпочки привстал, заглядывая, но тут Дара больно щипнула за руку, взяла за мизинец и потянула через косую калитку во двор лавки.

5. 5

Ноги сами понесли к провалившемуся крыльцу.

– Нет, другое, – заговорила Дара, выпустила мизинец и пошла за угол.

Лайм поплелся следом. Плеть цапнула, будто за ногу поддержала. Качнувшийся под просевшим козырьком фонарь мигнул осколком уцелевшего стекла. Закатное солнце отразилось, но все равно казалось – подмигнул. А дом… дышал. Далеко-далеко, как Копать, когда в шкаф залезает: не слышно, но если руку приложить – чувствуешь. Лайм убрал руку с растрескавшегося перильца, даже не понял, как ее туда положил – тянуло, и оттер испачкавшуюся ладонь о штаны. Все равно уже репьев насажал.

– Здесь, – снова сказала Дара. – Та дверь для чужих.

И отступила в сторону, хоть и поднялась первой.

– А мы свои? – засомневался Лайм.

Сестра подумала-послушала и кивнула.

– По-разному только.

Дверь подалась под рукой даже раньше, чем Лайм коснулся ручки. Темный узкий коридор. В нем когда-то было тепло. Небольшой холл и крутая лестница на второй этаж. Здесь когда-то звучали голоса и смех, а одна из ступенек любила говорить «хи-и-их». Лайм остановился перед лестницей. Там, наверху, все еще тепло. Но Дара качнула головой. Тепло наверху не стоило тревожить. Слишком хрупким оно было.

В комнате за прилавком когда-то хранили сокровища. У таких комнат особенный звук. В Леве-мар тоже имелась такая комната. Лайм был мал, но запомнил. Как и тогда, его будто кто-то позвал, толкнул руку, чтобы открыть один из узких ящичков в нижней части пустой пыльной витрины.

Звякнуло.

Внутри пыли не было. Гладкое янтарное дерево, собравшаяся гармошкой бархатная тряпица, древний магфон и три вычурных ключа, стянутые за отверстия в головках обрывком самого обычного ботиночного шнурка. Коричневого. Лайм одним глазом покосился на свои ноги. На правом ботинке был такой же. Оборванный. Утром лопнул. Искать другие ботинки было лень и Рикорд просто завязал узел чуть ниже.

– Как? – спросил он, сестра пожала плечами. Сунула свои паучиные лапки с тонкими пальцами в ящик, ловко свернула ключи в тряпицу и с деловым видом спрятала под курточкой.

– Мы тут за этим? Тогда я зачем? Сама не могла забрать? Давно же тут лежат.

– Могла. Давно. Но нужно – сейчас. А тебе – в подвал.

В подвал, так в подвал. Лайм подумал, что он сегодня мальчишеский план даже перевыполнил. Штаны вывозил, на дереве посидел, пошарахался в брошенном доме, теперь подвал.

Светсфера едва тлела. В плотной земляной чаше, оплетенной коконом темных, колючих, как ежи, ветвей барбариса, лежала приплюснутая продолговатая, похожая на сложенные вместе ладони почка из белого камня с тонкими черными прожилками-венками.

– Поклонись корням, – голосом вибрирующим и низким, расслоившимся на несколько других голосов сказала позади Дара. Сестра стояла прямо за спиной и ее тень крыльями обнимала за плечи