Все налетают, словно чайки с голодухи, расхватывают горячие кусочки и торопятся снова занять мешки и кресла вокруг костра.

Я же стою в стороне, пока не понимаю, что никто не собирается обращать на меня внимания, и скрываюсь в тени дома, выходя со двора таунхауса на ровную асфальтированную дорожку посёлка.

Дохожу до конца улицы. Там дорога делает плавный поворот, а между домами есть тропинка в горы. Сумерки стремительно опускаются, но я и не собираюсь уходить далеко. Только посмотрю одним глазком!

Я захожу за деревья. Тропа хорошая, видно, что здесь часто гуляют жители посёлка. Примерно через пятьсот метров небольшая полянка с беседкой, откуда открывается вид вниз: на серпантин, ведущий до ближайшего городка и станции, где-то далеко виднеются вспыхивающие огни Большого Сочи, а в синеве на горизонте прячется море. Жаль, что сейчас его невозможно рассмотреть, но, возможно, завтра или послезавтра мне удастся не только увидеть его отсюда, но и куда ближе?

Я вглядываюсь в манящую синеву, стараясь не думать о причинах, по которым ушла, как только отец Миленки вошёл в дом. Сбежала… от его пронзительного ледяного взгляда, пробирающего до дрожи, а теперь стою и убеждаю себя, что мне показалось.

Ну не могу же я на самом деле испытывать интерес к отцу своей подруги? А главное, не могу же я думать на самом деле, что этот интерес взаимен?

Но почему тогда Лютаев смотрит на меня так, словно хочет… сожрать?

4. Глава 4.

Я возвращаюсь обратно во двор столь же незамеченной, как и уходила. Ну, или мне так кажется. Я чувствую на себе прожигающий взгляд, от которого бросает в дрожь. Мне не нужно проверять, чтобы убедиться наверняка, что это Лютаев.

С неудовольствием отмечаю, что вопреки всякой логике, едва отойдя от вчерашних возлияний, ребята уже снова сидят со стаканчиками. Ну неужели алкоголь столь необходимый атрибут для веселья? Неужели нельзя просто сидеть у костра и… а чем они, собственно, тут занимаются?!

За время моего непродолжительного отсутствия появившийся из дома алкоголь не единственное изменение. Девчонки укутались в пледы, пара ребят сели у бассейна, чтобы перекинуться в нарды, а Филипп наигрывает на гитаре что-то из французского шансона. В плетёном кресле, которое я занимала до этого, тоже лежит плед, но я не уверена, что он предназначен для меня, поэтому нерешительно топчусь чуть поодаль от компании, разглядывая народ. Всех, кроме Лютаева.

Я не решаюсь смотреть на отца своей подруги, хоть и чувствую на себе его пронзительный взгляд. Будь мы с Миленой чуть ближе… Чёрт, да даже тогда я не решилась бы поведать ей о своих мыслях! Даже в самом страшном сне мне не могло привидеться, что отец моей подруги станет проявлять ко мне интерес прямо перед своей дочерью, а я начну всерьёз размышлять об этом!

От зудящих нервов я подхватываю блюдо с овощами и грызу перец и морковь, но всё как рукой снимает, стоит только Лютаеву взять в руки гитару.

Как-то резко у меня пропадает аппетит, желудок сводит судорогой, и я перестаю дышать.

Голос мужчины рождает во мне мрачные и пугающие желания. Целые полчища мурашек разбегаются по коже, а соски напрягаются, причиняя мне дискомфорт. Сильным и уверенным тембром с лёгкой, сексуальной хрипотцой он поёт о любви. Так, словно точно знает, что это такое.

Никогда бы не подумала, что кто-то, похожий на байкера, может так чувственно исполнять самые лиричные и глубокомысленные композиции. В основном, он выбирает что-то из русского рока, реже – попсовые хиты. Почти все из них мне известны. Я теряюсь во времени и пространстве, тихо подпевая мужчине. Он виртуозно переходит от одной песни к другой, и чем больше проходит таких песен, тем громче и уверенней звучит мой голос.