— Говори, чего молчишь? — рассердился он, окинув упрямую девицу хмурым взглядом.

— Каждый год на Святки после колядок мы собираемся в посиделочной избе. Нынче молоденькая вдова Крижана уступила нам свой дом, — начала Настасья. По мере того как она говорила, взгляд кузнеца становился всё тяжелее и суровее. — Ты приходи, коли захочешь. Знаешь, как весело будет!

Ноздри кузнеца раздулись, словно её слова разгневали его. Он взялся за молот, и жилы на руках его вздулись.

— Некогда мне расхаживать по домам да колядки голосить! — рявкнул он, а Настасья поджала губы.

Сердце её ухнуло вниз от такого ответа, и разочарование затопило девицу с головой. Значит, не придёт кузнец…

— Ну как знаешь! Тогда и сиди здесь! Один! — выпалила она одним махом, затем развернулась и заторопилась к подругам, которые с растерянностью на лицах наблюдали за их разговором.

Под звуки звонких ударов Настасья пронеслась мимо девиц и выскочила из кузни, словно за ней черти гнались.

На улице ледяной воздух вмиг остудил её разгорячённое лицо, и Настасья сделала глубокий вдох. Не оглядываясь, она шла вперёд, пробираясь сквозь снежные заносы, что попадались ей на пути. Уже смеркалось, когда Настасья, обуреваемая обидой на Никиту, добралась до своего дома.

________________________

[1]Вьялица — вьюга, метелица.

[2]Листопадник— октябрь.

3. Глава 2

Над небольшим деревенским домишкой, что один-одинёшенек стоял на краю деревни и подпирал границу Кряжистого леса, клубами валил дым из трубы и тянулся по ночному небу, почти лишённому звёзд.

Окна того дома изнутри подсвечивал свет свечей, и если бы кто-то вдруг решился пройти мимо, то непременно бы заметил, что в комнате за столом сидят двое: молодая темноволосая девица, двадцати лет отроду, да отец её, которого все в деревне величают Всеволодом.

В комнате было настолько тихо, что они сразу услышали громкий смех девиц и молодцев, что доносился с тёмной и холодной улицы. Когда вся эта шумная толпа, гогоча и улюлюкая, подошла к очередному деревенскому дому с намерением поколядовать, раздался заливистый собачий лай, затем зазвучала коляда, а вскоре весёлые голоса и звонкий смех стали постепенно смолкать. Спустя некоторое время за окном вновь воцарилась морозная тишина, нарушаемая лишь шелестом ледяного ветра да шуршанием присыпанных снегом деревьев.

Всеволод удручённо выдохнул, откладывая ложку в сторону. К их дому не подошли. Снова. И так каждый год. Он бросил грустный взгляд на дочь, что сидела с ним рядом. Вроде всё в его Лесе было ладно: и иссиня-чёрная коса до пояса, и тёмные, широко распахнутые глаза, и носик, вздёрнутый кверху, — но как-то сторонились её деревенские парни и девицы. Да и сама Леся не больно-то уж стремилась водить с ними дружбу. Стал тревожиться за дочь Всеволод.

«Так и замуж её никто не возьмёт! — кручинился он, разглядывая исподлобья Лесю. — Будет в девках всю жизнь ходить! А мне и помирать боязно, пока дочку в надёжные руки не пристроил! Ох, беда!»

— Ты снова не пошла колядовать, — произнёс Всеволод, когда закончил вечерять.

— Не пошла, — ничуть не смутившись, отозвалась Леся своим красивым напевным голосом.

— Отчего же?

— Оттого что не хочу.

— Ты ведь молодая ещё, Лесенька! Негоже тебе со мной, стариком, сидеть в такой праздник! — напутствовал её отец, но Леся лишь усмехнулась. — Ты хоть в посиделочную избу сходила бы! Там же вся молодёжь соберется. Может, и жениха себе сыщешь!

— Отец! — Леся подняла на него взгляд тёмных, почти чёрных глаз, а Всеволоду на миг почудилось, что это на него смотрит её покойница-мать. — Не хочу я туда идти. Ты ведь знаешь, что деревенские обо мне судачат...