А потом как-то очень неожиданно для Романа все прекратилось. Юлька вышла замуж и отдалилась от них. Когда это случилось? Последний раз, насколько он помнил, она приезжала на их с Жекой свадьбу. А после только Жека моталась к ней в столицу.

Между той Юлей и нынешней будто бы пропасть. А может быть, прошло слишком много лет, и его подводит зрение. Богдан-то все еще ее любит. Значит, ему виднее. Значит, Моджеевский-старший и правда проворонил, когда нужно было вмешаться.

Но господи, ему никогда не приходило в голову, что Нина станет... изводить ребенка. Слишком разные у них были весовые категории с той славной и доброй Юлей Малич, которой лет – как их Бодьке.

Но Нина влезла. И что ж тут удивительного, что извела?

- Ясно, - негромко проговорил Моджеевский, понимая, что не имеет права соваться дальше и глубже. Это только Юли и Боди дело. Вот про Андрюху он мог подтрунивать сколько угодно, планами интересоваться. А лезть в болезненное прошлое, которое все еще не зажило – точно ему не пристало. Потому он потянулся к вину, сожрал одну из устриц. И наконец выдал:

- Ладно, а что со шведами? Они утвердили проект или нет? Фролов там что? Совсем охренел? Столько времени тянуть кота за яйца!

В общем, что мог – сделал. Вернул разговор в рабочее русло. Чтобы не ковырять вилкой там, где и теперь рана. На этой деловой ноте они и закончили совместный обед еще минут через сорок. Заданный отцом вектор движения Богдан сохранил и во второй половине рабочего дня. Но чем ближе на часах маячило его окончание, тем чаще Моджеевский зависал в раздумьях. Едва ли не впервые он не знал, что ему делать именно сейчас. Долгосрочная перспектива была абсолютно определенной. Он знал, к чему будет стремиться в ближайшие недели.

Но как ему поступить сегодня?

Вечер разливался темнотой по кабинету, освещаемому лишь настольной лампой, в свете которой Богдан в третий раз прочитывал информационный отчет по столичной стройке. И каждый раз сбивался. В голове маячила Юля и слабое, не оформившееся понимание, что у него есть сын. Почти трехлетний. Умеющий ходить, говорить и знающий своего отца. И этот отец для Андрея – не он.

Бред!

Таким же бредом выглядел и цифробуквенный набор, сливающийся в одно большое пятно вместо внятного текста, который Богдан упрямо заставил себя начать читать сначала в четвертый раз. Но вновь сбившись, он резко захлопнул папку и подхватился из кресла.

Улицы в это время суток были пустынными, довольно пустынно было и в его голове. Оказавшись за рулем, он словно отпустил себя, позволив действовать внутреннему автопилоту, который привел его к маяку. Тот размеренно бросал свой яркий луч в пространство, разрывая густую, почти осязаемую мглу.

Моджеевский не был здесь много лет. Оставив машину, Богдан привычно спустился по огромным бетонным плитам, обходя по-прежнему торчавшие там и сям арматурины, расположение которых он безошибочно помнил до сих пор. Замер у самой кромки воды, абсолютно спокойной в это время суток – короткий перерыв между днем и ночью. Сердце его размеренно билось в такт проблеску, который вспыхивал и гас прямо над ним.

Свет. Тьма.

Светлая полоса…

Темная полоса…

Все как в жизни, если только не построить новый маяк. С фиксированным светом.

Богдан усмехнулся. Почему бы и правда не зафиксировать свет?

4. ... щелк – темно, щелк – светло.

***

Почему бы и правда не остаться на одной стороне?

Оставить себя в ней навсегда.

Есть люди, которые боятся темноты. Отец как-то рассказывал, что его жена боялась. Раньше.

А Юля не боится. И страшно ей именно от этого, а не от монстров, которые прячутся в самых темных углах комнаты, когда она здесь, в кресле. Одна. Совершенно одна, потому что Андрей уже спит. И сегодня спит первую ночь в соседней комнате. Не с ней. Один. И она – одна.