Лишь бы ребенок был талантлив и увлечен своим искусством.

А что теперь?

– Понимаете, – вкрадчиво говорил мне этот… директор, уже подсев ко мне, выйдя из-за своего министерского стола. – Главное ведь то, что окружает ребенка с самого рождения. А в нашем случае – это музыка. Если ребенок с рождения живет в ней, купается как в море, то и судьба его сложится успешно. Ну, не будете же вы спорить с тем фактом, что нам совершенно не нужны в нашем замечательнейшем учебном заведении дети, чьи родители и не представляют себе, что такое настоящее искусство. И не готовы вкладываться в образование ребенка?

«Ох ты ж…» – как-то дальше я могла думать только очень и очень неприлично.

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, – начала я, чуть отодвигая стул и уговаривая себя не закипать вот так сразу.

Тут, по счастью, раздался жизнерадостный стук в старинную высокую дверь. Даже оборачиваться не надо было, чтобы понять, кто это. Но я не отказала себе в удовольствии посмотреть, как с лица Артура, привычного к этому кабинету, сползает сияющая улыбка.

Как товарищ вечно наскипидаренный и (кстати) вечно легко подбиваемый Левой на всяческие пакости, он был в этом кабинете частым гостем. Но, конечно, не так, как сейчас, когда в брендовом кожаном портфеле что-то призывно позвякивало и побулькивало.

– День добрый, – растерянно проговорил он, недовольно сверкнув глазами на директора, сидящего рядом со мной, и резко дернув розовый мохеровый шарф.

Катин шарф. Дико колючий и страшно лечебный. Не иначе доченька о папе позаботилась.

– Заходите, пожалуйста, – поднялся директор, сделав еще более неодобрительный фейс. Видимо, не оценил шарфик.

Артур подобрался, пропустил вперед Катю.

– Присаживайтесь, – приказал хозяин кабинета. – Девочка, я думаю, постоит.

У мужа…

Так! Привыкнуть, что бывшего, и почему год у меня это никаких сомнений не вызывало!!!

…у мужа… да тьфу! У Артура взметнулись брови.

– Я не привык, – с замечательным высокомерием проговорил он, – сидеть, когда мои дамы стоят. – Катя…

Дочь, смущенная и настороженно поглядывающая на меня, осторожно уселась рядом.

– Дамы? Вы только посмотрите на это! – возмутился директор. Как-то мне все это начинало живо напоминать суды над ведьмами.

Мы с Артуром перевели взгляды на зеленую поникшую макушку. Надо бы объяснить дочери, что если и творишь фигню – твори ее гордо. С высоко поднятой головой. С гордостью твори. А не вот так вот, сдувшимся шариком.

– Девочке тринадцать, – мягко начал Артур. – И…

Но его перебили:

– Вы должны отдавать себе отчет в том, что в лучшем учебном заведении страны недопустимо… – холеный палец презрительно тыкнул в Катю, – такое вопиющее нарушение!..

Мы с Артуром переглянулись. Посмотрели на дочь.

Потом на вещающего господина, который загонял что-то про высокие стандарты обучения, которым надо соответствовать, о нашей безответственности и полнейшем пренебрежением родительским долгом, а также о том что все уважающие себя родители вносят материальный вклад в какой-то специальный фонд…

– Срочно, немедленно перекрасить этот ужас. Вы, госпожа Половцева, обязаны следить за внешним видом вашей дочери! Я никак не могу допустить Катерину до конкурса в Вене, это же международный позор! Лучшая школа, гордость нашей передовой образовательной системы, и такое вот!.. Безобразие! Полная безответственность! – директор уже начал повторяться и брызгать слюной.

– Скажите, а Петр Фомич преподает хоровое пение? – вдруг перебил пафосную речь Артур.

– Конечно, нет! – возмущенно воскликнул директор, краснея толстыми щеками. – Его подход устарел полвека назад! Мы должны соответствовать высоким мировым стандартам, а не потакать выжившим из ума мамонтам!