– Не знаю, найдут кого-нибудь, – пожала плечами Маша. – Кастинг устроят.

– Найдут. Швабру очередную. Нет, так не годится. Папа… – Катя сглотнула горький комок в горле. – Если папа снова с какой-нибудь шваброй, мама его никогда не простит!

– Тише, – шикнула на нее Маша, – слушай!

Катя замолчала и прислушалась к разговору взрослых, от которого отвлеклась. И услышала…

– …возьмем Аню! – тоном «я уперся, будьдозер не сдвинет» говорил папа. Его драматический шепот отлично доносился до конца зала. – Вы ее слышали, Бонни. Она будет отличной Констанцией. Самой лучшей!

– Да, надо взять Аню, – присоединился к нему дядь Ваня. – Мы прекрасно сработаемся!

– Мы не найдем Констанции лучше, – поддержал его Сергей.

– Нет-нет! – оборвал его итальянец и продолжил по-английски. – Ни в коем случае! Анна не может быть Констанцией. Это совсем не ее роль. Не годится!

Все четверо квартетовцев уставились на него с неприкрытым желанием убить. Катя сама едва не вскочила с места и не заорала на мерзкого, гадкого, отвратительного…

– Только Миледи, – так же экспрессивно продолжил итальянец. – Анна будет Анной. В ней столько страсти! Ах, какой характер! Какой образ! Исключительно Миледи. Леди Винтер. О, она будет звездой!

Ну, не такой уж и отвратительный, подумала Катя. Может, и в самом деле гений. Маму же разглядел! Не то что этот ее Владлен. Имя-то какое дурацкое.

– Круто, – прошептала Маша. – Ты смотри, они даже не подрались. А мама говорила…

Что говорила мама, то есть Олеся, Катя так и не узнала. Потому что у кого-то в кармане запела Розамунда из «Летучей мыши». Маминым голосом. И папа полез в карман, сделав всем знак: тихо!

– Аня?.. – трагическим шепотом отозвался папа.

А у Кати все упало.

– Мне кранты, – прошептала она не менее трагически, чем папа. – Мама меня убьет.

10. Глава десятая

Мне не место с вами в одной музыке

(С) вопль дирижера

Я разглядывала представительного пафосного господина за министерским столом, сидя на краешке стула для посетителей. Пожалуй, Томбасов, даром что олигарх, и то попроще будет. Не говоря уже о наших меценатах в театре Оперетты.

Господин был мне неизвестен, но… величием от него несло так, что хотелось почесать нос и чихнуть. Аллергия у меня разыгралась что ли? Ой, как некстати.

Над господином, время от времени поглядывающим на меня, как на крепостную крестьянку, такую Парашу, еще не Жемчугову, склонился молодой мужчина, преисполненный почтения. Я так поняла, классный руководитель Маши. Он в поклоне подсовывал господину бумаги. И изящно тыкал в них наманикюренным пальчиком.

Я была в своей альма-матер. Мне было скучно. Честно говоря, я ожидала увидеть бессменного и бессмертного Аарона Зиновьевича.  Тот бы уже высказался, не выбирая выражений – и все отравились бы учиться. Петь хором, играть на скрипочке, учить сольфеджио и готовиться к выступлениям. И всем, чем положено заниматься юным музыкантам, идущим с песней по жизни.

Кстати, в этот список никогда не входили физика и химия, о которой только упомянул классрук. Не было в этом Богом спасаемом учебном заведении ни физики, ни химии с самого момента его основания. Формально – числились, мы даже за них пятерки получали. Регулярно. Но кроме слова «валентность» я из курса химии не помню ровным счетом ничего. Потому что даром не нужно.

И наш Аарон Зиновьевич прекрасно это знал.

А вот этот – похоже, нет. Вообще неясно, что это за пафосный бюрократ в знакомом кабинете. То есть условно знакомом. Дверь та же, вид из окна тот же, а вот старых шкафов с партитурами, которые Аарон Зиновьевич тут хранил – нет. И зуб даю, этот господин не преподает оркестровку, а сводный оркестр школы видит только на отчетных концертах.