– Хочу я… просто…

– Ревнуешь к понтовым швабрам? Так он их даже по именам не помнит.

– Было бы что помнить, они все одинаковые, – фыркнула Катя и с прищуром уставилась на Машу. – Так ты пришла, чтобы помирить меня с папой?

– Дошло наконец-то, – так же фыркнула Маша.

– А толку-то. Пока они с мамой вот так… Ну не могу я разорваться, – вздохнула Катя совсем по-взрослому. – Вот если бы их помирить! Папка у меня с заходами, но знаешь, как мы хорошо жили, пока они…

Катя резко замолчала и без предупреждения грохнула обеими руками по клавиатуре. Убойный аккордище, и еще, и еще, и что-то безумное, рваное, горькое, пассажами и аккордами, так что стекла в окне ходуном заходили.

Маша аж замерла. Во дает! Губа закушена, глаза злющие, а музыкой этой можно всю душу перевернуть.

– Что это было? – тихо спросила она, когда последний аккорд отгремел, а Катя застыла, невидяще глядя куда-то под открытую крышку рояля.

– Рахманинов, – машинально ответила та, и продолжила, словно и не прерывалась: – Она просто выставила его чемоданы, и он ушел. Я приехала с конкурса, а папы нет. И не вернется. Почему? А просто. «Нам больше не по пути». Она мне ни-че-го не сказала! Понимаешь, ничего! Сколько я ни требовала! Только рыдала, когда думала, что я не вижу. Как будто мне три года, и вот это ее «тебе не нужно этого знать, пусть для тебя он всегда будет хорошим, он твой папа» прокатит.

– То есть и ты тоже не знаешь?.. – задумчиво переспросила Маша. – Тайны какие-то. Детектив. Артур вот тоже не в курсе, почему его выставили.

– Трахает швабр и не в курсе. Ага. Конечно. У него это не повод для знакомства. Папа-звезда это полный отстой!

– Ну… – пожала плечами Маша. – Не такой уж отстой. Твою маму он любит. И тебя любит. Может, не в швабре дело?

– Пофиг. Они ругаются. Они опять ругаются! – с отчаянием сказала Катя. – Я… я не знаю, что мне делать! Не хочу все это слышать!

– Ругаются – этот лучше, чем молчат, – со знанием дела заявила Маша. – А знаешь что? Мы что-нибудь придумаем. Вот ты покрасилась, сделала пирсинг – и они уже не молчат, а ругаются. Прогресс же!

– Ну… вообще-то я не для того красилась… Я… у меня музыка.

– Вот! Мы верным путем идем, товарищи! – воодушевившись, Маша вскочила с табуретки и принялась ходить по комнате.

– Какие еще товарищи? – не поняла Катя.

– А, не парься, это историческое, – отмахнулась Маша. – Наша архиважная задача – творить и вытворять так, чтобы они сплотились. В борьбе! За твое светлое будущее!

– Ничего не поняла, – помотала головой Катя и вздохнула. – А ты думаешь, это поможет?

– Поможет! – уверенно заявила Маша. – Короче, Склифософский. Я точно знаю, что проняло бы мою маму до самых печенок. Так проняло, что она бы не только папу, а черта лысого бы припахала… Но ломать тебе мы ничего не будем. Это не наш метод.

– Не надо, – жалобно попросила Катя, пряча руки за спину. – То есть… если очень надо, то ногу! Только не пальцы!

– Я ж говорю, не будем мы ничего ломать. Мы пойдем другим путем.

– Каким?

– Придумаем! И вообще, ты вот играла что-то такое… ну… – Маша попробовала руками показать, что такое играла Катя.

– Рахманинова? – переспросила та.

– Да нет же, раньше. Такое, с драйвом, что танцевать хочется.

– А! Это мое. Я под него красилась. То есть… ладно. Ты же видела Грин Крим? Видела, да?

– Конечно. Круто она.

– Вот! А я могу лучше. Не так как она, у меня стиль другой, но лучше!

– Скромности у тебя…

– Скромность украшает девушку, если нет других украшений, – фыркнула Катя. – Будешь слушать? И… ты же поешь, да? Ну-ка, спой!