Она установила холст. На этом месте раньше висело зеркало. Треснувшее. Теперь – только обнажённая стена, усеянная мелкими выщербинами, словно кто-то долго вбивал в неё гвозди воспоминания. Когда она отступила на шаг, позади снова послышался треск. Треск не дерева – памяти. Будто что-то старое в ней самой отпало.

Память – не последовательность. Это замкнутая спираль. То, что казалось прошлым, теперь выглядело как черновик будущего.

Кисть в тени лежала как оружие. Алиса протянула руку, не задумываясь. Её пальцы легли на рукоять. Щелчок. Не внешний – внутренний. Как будто кожа инструмента признала свою хозяйку. В кисти сразу появился вес, холодный и сухой. Он не пугал. Он отрезвлял. Было ощущение, что в этот момент её разум стал прозрачным – будто из него вынули страх и оставили только функцию.

Перед ней – белый холст. Пустой, как до-крик. И в его центре – пульсирующая точка. Мерцание. Как зрачок, подёрнутый пеленой. Или как рана, едва начавшая затягиваться. Она сделала вдох. Рваный, как у пловца перед тем, как уйти под воду. И коснулась поверхности.

Мазок был тонким. Как царапина ногтем по стеклу. Почти невидимым. Но он случился. Он был. И в тот же миг холст ответил. Изнутри – лёгкий стон, похожий на шорох старой бумаги. Или первый вдох новорождённого, вырванный у тишины.

Вспышки. Не света – образов. Обрывки комнаты. Голоса без звуков. Женщина. Волосы цвета меди. Лицо бледное. На шее – следы. Словно память о пальцах. Пальцы её – с обломанными ногтями. Глаза… нет, не Алисы. Но почти. Слишком знакомые, чтобы быть чужими. Слишком чужие, чтобы быть её.

Она знала это лицо. Не лично. Глубже. Как будто носила его в груди, среди других теней. Следующий мазок пришёл сам. Горизонталь. Плечо. Потом вертикаль. Ключица. Линия сползла. Живая. Кисть тянулась к следующей форме, к следующему изгибу, не спрашивая. Она не рисовала – она раскрывала.

Холст стал теплее. Поверхность чуть выгнулась. Больше не ткань. Больше не бумага. Что-то иное. Сосуд. Не для образа – для сущности. Изнутри пошёл жар. Но не обжигающий. Он напоминал дыхание. Будто кто-то внутри только что проснулся.

Стук за стеной. Снова. Уже привычный. Ритмичный. Как пульс того, кто следит изнутри.

Алиса писала дальше. Линия за линией. Без логики. Только внутреннее знание. Под скулой – тень. По шее – изгиб. На щеке – еле заметная россыпь веснушек. Под глазом – шрам. Она не придумывала его. Он уже был. Её кисть просто подтвердила.

И тогда холст задышал глубже. Под кистью – пульсация. Кровь внутри. Поверхность дрожала, словно ей не хватало воздуха. Алиса не отрывала руки. Кисть не могла остановиться. Пока не дошла до глаз.

И она подняла взгляд.

Глаза на картине были раскрыты.

Живые. Не написанные. Смотрели прямо в неё. Не осуждали. Не умоляли. Принимали. В них была печаль. И тихая благодарность. Как у тех, кто был мёртв, но вспомнил себя.

Тогда – голос. Позади. Тихий, но твёрдый:

– Ты не написала её. Ты открыла.

Алиса обернулась. В углу стоял Дэмиен.

Он держал в руке фонарь. Свет качался, бросая овал на стену и захватывая только часть его лица. Он был усталым. Глаза – глубже, чем раньше. В них не было вопросов. Только знание. Он не смотрел на неё. На картину.

– Где ты был? – голос Алисы сорвался. Он звучал громче, чем она хотела.

Он шагнул вперёд. Свет качнулся. Осветил край холста. Он приблизился – на расстояние дыхания. Смотрел, как будто видел не портрет, а вратá.

– Я наблюдал. Ждал. Она должна была найти тебя. Сама.

– Она – Виктория? – Алиса сделала шаг к нему.

Он покачал головой. Медленно. Плавно. Будто отрицал не имя, а эпоху.