Впрочем, мистер Дансон хорошо знал истинную цену Гори, знал, что тот услужливый, преданный, честный, расторопный слуга и свято чтит закон. Такую рекомендацию дал ему мистер Читток, и таким этот малый – спешим заверить читателя – и был в действительности; по правде сказать, мистер Читток упомянул не все его достоинства.

– Полагаю, мистер Хьюм тщательно расследовал это дело?

– Не сомневайтесь, сэр. Комар носа не подточит, как говорится. Ни минуты покоя себе не давал, да и хозяину покоя не было, ведь все это время мистер Хьюм жил в замке.

– И никаких версий?

– Никаких стоящих. Где он только не рыскал, и все без толку.

– А ты-то сам как считаешь, Гори? Ну же, не робей, куда, по-твоему, делся капитан Ростерн? И если он исчез не по своей воле, то где его могли спрятать?

Когда мистер Дансон задал вопрос, солнце слепило ему глаза, поэтому он не был до конца уверен, что не обманулся: ему показалось, будто на долю секунды с лица Гори сошла бесстрастная мина, глаза как-то странно сверкнули и губы непроизвольно дрогнули.

Это было лишь мимолетное впечатление, словами его не описать, – едва заметная перемена в лице, которую мистер Дансон не столько увидел, сколько почувствовал, ибо, напомним, солнце било ему прямо в глаза. Ответил Гори самым обычным, невозмутимым тоном:

– Чего не знаю, того не знаю, сэр. Не имею понятия, куда и зачем ему было уезжать от жены и дочери. Его не особенно здесь любили, чего греха таить, но уж не так, чтобы всадить пулю в сердце. Смерти ему никто не желал, я уверен.

– Ага, значит, его не особенно любили… – подхватил мистер Дансон, ощутив себя на секунду вторым Колумбом.

– Никто не питал к нему ненависти, сэр, если вы об этом, – уточнил Гори, и наполнившиеся ветром паруса мистера Дансона тотчас опали. – По большому-то счету капитан Ростерн людей не обижал – я про такое не слыхивал. Вообще, он был за справедливость и часто заступался за бедных, когда другие молчали. И все равно его не любили! Наверное, потому, что вышел из низов – никто и звать никак, а пыжился как фон-барон. Которые из грязи в князи всегда задирают нос.

– Кичливый малый, короче говоря? – подытожил мистер Дансон.

– У нас он слыл самонадеянным, – осмотрительно поправил его Гори, употребив более подходящее, на его взгляд (да и по сути), определение. – Никто, как он, не радел о справедливости, никто, как он, не соблюдал всех правил вежливости. Бывало, нищий, завидев его, прикоснется к шапке, так капитан непременно ответит – приподнимет трость, или зонт, или палец, но ответит! По части вежливости, сэр, он любого мог за пояс заткнуть. Но людям этого мало. Справедливость и приличия не заменят христианской любви. А у него не было любви ни к Богу, ни к Божьим созданиям.

– Сильно сказано, Гори, – заметил мистер Дансон, поневоле впечатленный умозаключениями конюха.

– Но это правда, ваше благородие! Вот послушайте. Едет он, предположим, по дороге и видит впереди – на той стороне, где дорожное покрытие не укреплено щебнем, – вереницу груженых подвод. Ну и давай свистеть в свой свисток – сигналит, значит, чтобы освободили проезд. Если возчики заартачатся – вызовет всех в участок и накажет. А я случайно видал, как по той же дороге ехала ее светлость герцогиня – сама правила парой лошадок. И что вы думаете? Сделала всем знак оставаться на месте, сошла на землю и под уздцы повела своих коняг в обход по щебенке… И кто ж после этого не скажет: «Благослови ее Господь!»

– Однако надо учитывать положение капитана Ростерна. Вероятно, он почитал своим долгом следить за соблюдением дорожных правил.