Нити уплотнялись и ширились: Максимус, в свою очередь, вливал в них Силу. Мир вокруг трещал по швам, но спасительная дорога укреплялась и наконец стала достаточно надёжной, чтобы выдержать исход обитателей Этры.

Перед Аэтернитас и Максимусом разлилось мерцание портала.

— Отлично! — обрадовался Максимус. — Сейчас выводим тех, кто находится поблизости, и открываем следующий. К моменту, когда Ульмм окончательно разбушуется, в Этре не должно остаться живых! Потом пойдём к эфорам и расскажем им о тенях. Они должны знать. Слишком это всё странно.

— Эфоры будут в бешенстве, когда узнают о том, что мы наделали, — заметила Аэтернитас.

— В бешенстве! — рассмеялся Максимус. — Скажешь тоже! Они бесчувственные, как камни. К тому же я рассчитываю, что тени заинтересуют их больше, чем мы. Скажем ещё, что увели живых, чтобы не кормить этих странных созданий. Мы не хотели вмешиваться, просто так получилось, — Максимус хитро улыбнулся.

Аэтернитас не смогла удержаться от ответной улыбки. Максимусу, как обычно, удалось развеять её сомнения. Конечно, он прав. Нельзя оставить всё как есть и просто пройти мимо.

— Конец мира нам остановить не под силу, — обратился Максимус к оторопевшим людям. — Но вас мы отсюда выведем. Вас и всех, кого найдём.

Смертные пали ниц.

— Никто не покинет Этру, Максимус, — раздался глухой голос, лишённый каких-либо интонаций. — Время этого мира пришло.

Их окружили эфоры. Они возникли из ниоткуда, Аэтернитас даже не почувствовала приближения. Она только успела взглянуть на Максимуса, как гул, опустошающий, сводящий с ума, заполнил всё её существо.

Переход меж двумя мирами рухнул.

***

— Совет принял решение, — возвестил Великий эфор.

По оболочке, служившей ему телом, змеились трещины, сквозь которые изнутри прорывался слепящий свет. Казалось, кожа-скорлупа вот-вот не выдержит натиска, лопнет и чистая Сила — кровь и плоть создания, расплещется вокруг. Он и его собратья, как и Смотрители, могли бы и не воплощаться, а могли придать себе любую форму, но почему-то предпочитали именно эту — человекоподобную и обманчиво хрупкую, будто бы из последних сил выдерживающую их естество.

Собравшиеся на суде Смотрители, тоже все как один во плоти, внимали словам эфора, затаив дыхание и приняв настолько смиренный вид, что в них сейчас едва ли можно было угадать любимых детей Творца. Сжатые пальцы, бледные лица, глаза, потупленные, чтобы не пересечься ненароком взглядом с главой эфората, или, что ещё хуже, с тем, кто стоял, скованный его волей, в самом низу амфитеатра и единственный из присутствующих прямо смотрел в залитые белым пламенем глаза судьи.

— Смотрители были оставлены наблюдать за мирами, созданными Творцом, — эфор обводил невидящими глазами амфитеатр, — любоваться Его творением, познавать, созерцая. Вам дана сила, вам дано бессмертие, и лишь одна заповедь, которой надо следовать.

«Не вмешайся, не вмешайся», — прокатилось по амфитеатру. Смотрители вторили друг другу, бормоча свящённую формулу.

Максимус скривился. Эфор остановил взгляд на нём.

— Ты нарушил заповедь. И ты не раскаялся в содеянном. Трижды мои братья спрашивали тебя, и трижды ты отказался покаяться.

Стоящие за спиной главы Совета эфоры дружно покачали головами.

— Спроси меня ещё сотню раз, и ещё сотню раз я отвечу, что мне не в чем раскаиваться, — бросил Максимус.

— Ты нарушил волю Творца, — тембр голоса эфора неуловимо изменился и теперь, очевидно, должен был передавать печаль создания.

— Я так не считаю, — Максимус зло усмехнулся. — По Его воле я чувствую сострадание к тем, кто заперт в Этре. И, если Его волей мне дана сила их спасти, почему я не должен этого делать?